Дыхание леденеющих маков (джен)

Где-то в углу дома противно скребутся мыши, временами стуча длинными острыми — почти как лезвие меча — коготками; снаружи ветер подхватывает в резком движении странствующие листья — ведь в городе И вечная поздняя осень, потому что по-другому быть просто не может: каждый клочок земли, на который не падает солнце — а солнца здесь почти и не бывает — проклято тёмной энергией; распахнутая дверь, которую Сун Лань не закрыл, слишком отчаянно спеша в это место, озлобленно хлопает позади него, недовольная таким отношением: в похоронном доме хозяин — Сюэ Ян, и каждый предмет в нём — принадлежит ему, а лютый мертвец не имеет права относиться и к ним без почтения; от двери отлетает неприятно тонкая щепка.

Сун Цзычэнь кидает Фусюэ на пол и в бессилии опускается на колени перед гробом. Зачем, что он хочет сказать Сяо Синчэню, который его не услышит — он не знает и сам, потому что слов здесь не хватит и так. А мысли — умение мыслить — вернулось к нему ещё не до конца: всё-таки несколько лет он неотступно следовал лишь каждому слову убийцы, подчиняясь Стигийской Тигриной печати.

— Даочжан… — шепчет он, боясь взглянуть даже на гроб, и чувствует, как чёрный горький стыд расползается единственной мыслью по его голове.

Сун Лань сейчас не смеет обратиться к нему по имени. А ещё не засохшая кровь на мече медленно напитывает пол — уже и так давно ставший алого цвета.

Сюэ Ян возвращается скоро и так тихо, что лютый мертвец — после стольких лет наконец чувствующий дыхание мысли — сначала даже не замечает его. А потом становится поздно. И только жестокая боль пронзает виски гвоздями — чуть более толстыми. И которых становится больше. И снова туман стелется по сознанию Сун Ланя.

Сюэ Ян еле успевает метнуться на другой конец комнаты, когда Сун Цзычэнь делает резкий выпад в сторону, протягивая к нему мёртвую руку. А в следующий момент — уже покорно стоит перед мужчиной.

— А, ты и после смерти всё такой же импульсивный, Сун Лань, — усмехается Сюэ Ян, обнажая по-собачьи острые зубы. — Мне, впрочем, и лучше. Хотя… даже немного обидно, знаешь, что твоё прошлое, когда ты был ещё жив, тебя ничему не научило. Что ещё можно ожидать от такого, как ты… Но ты… — Сюэ Ян смотрит исподлобья, как хищник, готовый наконец-то расправиться с жертвой; от его ухмылки не остаётся и следа; и в глазах — только ненависть; а голос начинает срываться на крик. — Ты смеешь предавать его память! Он умер из-за тебя, из-за твоих слов, когда ты приказал ему уходить. Да ты и сам погиб, умерщвлённый собственной ошибкой — всего лишь немного поспешил, помнишь? Помнишь нашу последнюю встречу?!

Сун Цзычэнь невидящим взглядом лютого мертвеца продолжает смотреть перед собой, а Сюэ Ян крепче сжимает Тигриную печать:

— В тебе теперь более толстые гвозди. Замечательно, правда? Согласись со мной, А-Лань, и поклонись же своему повелителю, — с восхищением проговаривает Сюэ Ян. И Сун Лань молча отвешивает низкий поклон.

«Это была слишком длинная цепь для такого паршивого пса, как он», — настроение Сюэ Яна меняется мгновенно.

— А теперь вспомни, животное, какую оплошность ты сегодня совершил. Чего ты не сделал, что было тебе приказано. Какой закон моего города ты осмелился нарушить. Вспомни, — наседает Сюэ Ян так, словно действительно ждёт ответа. Сун Цзычэнь продолжает молчать, а Сюэ Ян будто впадает в безумие и кричит, ругается, бьёт кулаком по и без того хлипкому деревянному столу, от которого, кажется, и так скоро останется одна мёртвая груда дерева. Лютый мертвец не отвечает. Не может ответить. И отвечать не умеет. — Ты убил только одного из них. Лишь женщину. Что ж, соглашусь, похвально, женщины всегда визжат больше других, когда их убивают. Иногда даже больше детей.

Сюэ Ян говорит теперь спокойно, с извращённым наслаждением в голосе, пристально вглядываясь в лицо Сун Ланя.

— И ветер донёс до меня её восхитительный крик. И её отдельные слова. Кажется, она умоляла сохранить жизнь её сына в обмен на её жизнь. И я даже горжусь тобой, А-Лань, ты исполнил её просьбу, как и положено даочжану. Да, положено… Положено, ха-ха! — Сюэ Яна душит припадок смеха, он тяжело опирается на стол, слегка сгибаясь, и пытается отдышаться. Через мгновение от смеха не остаётся и тени, и мужчина продолжает жадным голосом, будто только что испытал величайшее наслаждение в жизни: — Да, именно положено. Все вы, даосские монахи, такие. Вы не меняетесь веками. И я ненавижу вас больше других, потому что другой скот хотя бы не лицемерит, он не притворяется святошами, он не пытается казаться лучше, чем есть на самом деле… И только он был достойным среди всех вас, среди омерзительных псов!

Сюэ Ян стремительно кидается к гробу, на ходу приказывая Сун Ланю отойти в другой конец помещения, открывает его и судорожно прижимает к себе тело Сяо Синчэня.

— Он был достойным… Только он… Но при жизни это он не мне доверил свою душу. Хотя должен был, должен был мне. Потому что кто вы все такие, кто? И теперь ты ещё смеешь смотреть на его тело, на него самого? На гроб, в котором он лежит? Нет, ты не можешь, я запрещаю тебе! Я приказываю тебе отвернуться, Сун Лань, и, если я замечу хоть малейший взгляд, устремлённый на него, я заставлю вырезать тебя целые деревни, целые города. Нет, целые страны!

Сюэ Ян снова задыхается, на этот раз от охватившего его пламени безумия — с момента смерти Сяо Синчэня он начинает медленно терять рассудок и такие резкие истерические вспышки, когда он не может себя контролировать, становятся далеко не редкостью. И мужчине всё равно, потому что единственный свидетель им — лютый мертвец, который никогда никому не расскажет.

Сун Цзычэнь выходит наружу, неловко нагибаясь, когда проходит порог дома, а изнутри доносится крик Сюэ Яна:

— Да, А-Лань, ты сохранил жизнь её сына! Но знаешь, что случилось потом, как эти черти выбрались из города… А впрочем, неважно, я потом тебе расскажу… — на минуту в доме раздаётся тишина. За это время к Сюэ Яну возвращается его холодный рассудок убийцы, и он спокойно, словно только что ничего не произошло, произносит: — Подай мне свой меч.

И заклинатель показывает, демонстрирует, что лютый мертвец — не более, чем животное, которое должно быть преданно своему хозяину, которое молча выполняет каждую его волю, а какая она — зверя не волнует, потому что его жизнь — вокруг одного лишь человека. И без него — жизни не будет, как не будет покоя.

Лютый мертвец заходит обратно в дом, подходит к своему повелителю, перед ногами которого лежит брошенный Сун Ланем Фусюэ, покорно поднимает клинок и, опускаясь на одно колено, стараясь не дотрагиваться до лезвия — чтобы не запачкать его грязной сущностью мертвеца, как учит его Сюэ Ян, — протягивает его своему повелителю.

— Славно, славно… — довольно усмехается Сюэ Ян, держа Фусюэ за рукоять и осматривая лезвие с обеих сторон. — А ты действительно не так оплошал, Сун Лань.

В голосе Сюэ Яна слышится почти родительская гордость: Сун Лань — слишком идеальная марионетка, созданная им, — ведь после его смерти вся та безумная вина, что шумным, хлёстким потоком рвалась из него при жизни, теперь становится движущей силой для контроля тёмной энергии над ним.

Лютый мертвец продолжает молча стоять, не шевелясь; его взгляд устремлён в никуда; а в голове — только одна мысль, которую старательно втаптывает в его мёртвую душу Стигийская Тигриная печать: «Сделать, как приказал повелитель; сделать, как велит этот человек; сделать, как…».

— Жаль, не видит тебя сейчас твой драгоценный даочжан Сяо Синчэнь… — почти что мечтательно вздыхает Сюэ Ян, а Сун Лань внезапно дёргается, словно он — человек и ему наносят жестокий жалящий удар, и делает небольшой — совсем едва заметный — шаг назад, и тут же возвращается в прежнее положение, что не ускользает от наглого, острого взгляда Сюэ Яна:

— Ну что ты, А-Лань, — издевательски усмехается он, не моргая вглядываясь в лицо лютого мертвеца. — Всегда так будешь реагировать на имя своего друга? Бывшего друга…

Сюэ Ян болезненно смеётся, хотя знает, что Сун Цзычэню всё равно: он не понимает эмоций хозяина, для него важны только месть и убийства — и больше ничего. Так нашёптывает ему нестройным хором голосов гвозди в голове, которые приказывают выполнять любой приказ того, кто перед ним.

— Так вот что заставляет тебя вспоминать. Кажется, и тот ребёнок был в белом ханьфу, — реакции на его слова никакой не следует. — Так ты реагируешь только на имя. Что ж, забавно. Как самая настоящая бездушная скотина. Похвально-похвально, А-Лань. А теперь я покажу тебе кое-что.

Сюэ Ян неспешно, чтобы не уронить ни одной живородящей капли, подносит Фусюэ — ближе к рукояти которого чернеет засохшая кровь старых жертв, а на почти что самом конце — подрагивают свежие багровые кляксы убитых сегодня — ближе к лицу и, на короткий миг с усмешкой взглядывая на Сун Ланя, медленно, нарочно слишком медленно, растягивая этот момент, проводит языком по всему лезвию, замирая только у конца — и будто кусает остриё.

— Смотри, А-Лань, губишь всех этих людей ты. Как губил при жизни и Сяо Синчэнь. А впитываю их кровь — я.

Сюэ Ян сильно режется о железо, в блаженном азарте остервенело пытаясь высосать из лезвия ведомые лишь ему одному живые частицы мёртвых. В уголках его губ проступает кровь, и он сплёвывает сладковатую маковую жидкость на пол: он слишком давно не гнушается подобной привычкой, потому что в самом деле — какая разница, если каждый угол и так уже окрасился в убийственный багровый цвет. Лютый мертвец много лет так усердно трудится для него, чтобы выткать этот алый ковёр, а узоры его расписывают многие-многие люди. И Сюэ Ян, хотя ненавидит людей, но думает, что в этом они всё-таки преуспели: орнамент выходит беспредельно красно-красивым.

Заклинатель лихорадочно отбрасывает от себя меч. Его рукоять — вплотную к капле крови, но на неё не заходит.

— Забавно, не так ли? Оказывается, я праведнее вас, даочжанов… Праведнее вас… обоих… — Сюэ Ян переходит на возбуждённый шёпот и говорит — словно бредит в лихорадке. — Но мне плевать на тебя. Даже если ты продолжишь пытаться… пытаться освободиться из-под моего контроля, я тебе не позволю. Ещё тогда я пообещал ему, что оставлю цветы на его могиле. Зачем… Зачем? Зачем?! Зачем я обещал?! Если бы не ты, с ним бы ничего не случилось! Если бы не ты, из него бы вышел отличный лютый мертвец, гораздо лучший, чем ты…

Сюэ Ян будто забывает, что лютый мертвец — ещё рядом с ним. И, когда оборачивается на него, срывается на ожесточённый крик:

— Что ты здесь забыл? Разве я не сказал тебе убивать всех, разве я тебе не сказал опережать эту мелкую слепую дрянь?! Она может чувствовать, так что ищи её — ищи и убивай, убивай, убивай на её глазах. Я приказываю тебе убивать отныне только на её глазах. Тащи своих жертв туда, где она. Если душа даочжана не может переродиться, то пусть и слепышка страдает после своей жалкой смерти. Это будет честно, — удовлетворённо заканчивает Сюэ Ян и уже спокойно добавляет: — Скоро что-то изменится, я это чувствую. Иди. И не смей возвращаться без новой яркой ткани.

Сюэ Ян задевает небрежно ногой Фусюэ; лютый мертвец поднимает его и выходит.

Вдалеке слышно карканье воронов.

Шаг.

«… цветы».

Верхушка дуба, кажется, колышется слишком сильно для такого лёгкого ветра.

«… на могиле».

Мимо пробегает голодная собака, рыча на Сун Ланя, но, чувствуя в нём лишь дыхание смерти, скулит и скрывается за заброшенными хижинами.

«… чьей могиле?».

Уверенные тихие шаги по направлению к выходу из города.

«… он помог похоронить».

Грязное лезвие светлого Фусюэ…

«… нет, он…».

… обагрённое кровью невинных.

«… он убил столько людей».

Шаги замедляются.

«… чья же могила?».

Между деревьями мелькает фигура девушки-призрака и тут же исчезает.

«… ты знаешь его».

Маки только начали цвести, они…

«… так кого — его?»

… усыпляют сознание, не дают ему пробудиться.

«… он».

Цветы ласково склоняют перед мертвецом свои головы, признавая его силу.

«… его имя».

Нет, они смеются над ним; они — покорные служители Сюэ Яна.

«… имя того, кто…».

Порыв ветра резко срывает слабый лепесток мака, срезая его рваным лезвием, поднимает и кружит, кружит, закруживает в вакхической пляске.

«… это ОН!».

Маки больше не могут сонно смеяться.

Блики кажущихся чужими воспоминаний с мерзким скрипом царапают его голову и разрезают кожу так грубо, что оставляют на ней ряд глубоких багряно-алых полос.

* * *

В город И несколько дней не забредают путники. Зато когда они появляются — обилие разных оттенков красной ткани, которой хозяин лютого мертвеца с вожделением расписывает пол в похоронном доме, приводит Сюэ Яна хоть и в нервный, но всё же дикий восторг — что случается с ним крайне редко. И он долго смеётся, словно к экстазе ползая по мокрому полу и любовно поглаживая алую жидкость, и размазывает её по стенам, по немногочисленным предметам мебели, по гробу, где лежит тело Сяо Синчэня, и по себе…

— Я люблю тебя, А-Лань, люблю, — с восхищением выдыхает он наконец, ласково, но с силой поглаживая паз в лезвии Фусюэ. — Ты единственное существо, которое напоминает мне о нём. Потому что он живёт в тебе, я это знаю так же ясно, как и то, что ты виноват в наших с ним сломанных жизнях. И я прощаю тебя, Сун Лань, потому что ты связан с ним сильнее меня, и я безумно люблю тебя. И я ненавижу тебя, знал бы ты, как сильно, потому что он — в тебе… а не во мне… живёт в тебе… И довольно. У меня получится. Я сделаю из тебя идеального лютого мертвеца, какого хотел сделать из него. Потому что ты — и есть он.

Сюэ Ян разражается стынущим хохотом, а в следующий момент оказывается на ногах и подходит к Сун Цзычэню.

— И больше мне не придётся думать о том, чтобы находить сладкие цветы сахарного цвета с приторным ароматом, и приносить их сюда. Весь город будет могилой, а ты станешь её вечным цветком. И если со мной что-то случится, ты останешься. Останется и этот городишко. И я смогу вечно выполнять обещание, данное ему…

Сюэ Чэнмэй мечтательно улыбается, ведь всю жизнь — и даже сейчас, когда удача ему явно не должна сопутствовать — ему удаётся успешно завершать благие дела, подходит вплотную к Сун Ланю и будто бы нежно — если бы только Сун Цзычэнь обладал даром чувств, как живой человек, он бы это понял — проводит ладонью, испачканной в крови ещё одного человека в белых одеждах с синим узором на рукавах, по неживой щеке и губам мертвеца и задерживает касание дольше обычного.

Сюэ Ян смотрит на лютого мертвеца с восхищением, скалится и чувствует живое скоротечное счастье.

А внутри Сун Ланя — лишь вечная тоскливая мёртвая пустота, увенчанная цветами пылающего мака.