Карлсон, который любил Басё (гет)

Шапокляк придирчиво оглядела исполинскую зеркальную створку шкафа-купе. Зимой она казалась чистой, но сейчас, когда бо́льшую часть дня в гостиную сквозь панорамное окно заглядывало солнце, радужные разводы солнечными зайцами скакали то тут, то там.

— Безобразие! — негромко пробурчала Шапокляк и щедро полила тряпочку средством для мытья стёкол. — Головотяпство…

С возрастом тяга к чистоте стала у неё чуть ли не маниакальной. Может, именно поэтому Дима с Галей и пригласили её убираться в их огромной квартире? Шапокляк хотелось верить, что не из жалости к её существованию на мизерную зарплату билетёра в детском театре.

Её апартаменты — крохотная однокомнатная квартирка на пятом этаже хрущёвки — не могли похвастаться ни высокими потолками, ни потрясающим видом из окна на городской парк, ни раздельным санузлом. К слову, у Димы с Галей были две ванные комнаты и отдельно душевая.

Дима когда-то учился в пятой школе и был круглым двоечником. Но потом он познакомился с умницей-Галей и в корне пересмотрел свои приоритеты. Наверное, противоположности всегда притягиваются, иначе чем объяснить, что душа компании, рубаха-парень Дима и скромница Галя жили душа в душу вот уже десять лет и не уставали друг от друга. Дима работал в автосервисе механиком, а Галя была коллегой Шапокляк. Ну как коллегой… Шапокляк сидела на кассе и продавала билеты, а Галя была настоящей актрисой. Она была талантлива в любых амплуа: от инженю до дуэньи. И всё же она оставалась простой и скромной, а слава ведущей актрисы театра не кружила ей голову.

Шапокляк отошла на пару шагов от шкафа, ещё раз осмотрела зеркальную поверхность. Что ж, когда Дима с Галей вернутся с дачи, куда уехали на выходные, их будет ждать дома идеальный порядок.

В приоткрытое на фрамугу окно дул лёгкий ветерок, и Шапокляк внезапно почувствовала острое желание сделать что-нибудь шальное и безрассудное. Как раньше. Несомненно, виной такому спонтанному порыву был пьянящий май, хотя в последние годы его аромат уже не так будоражил, а буйность первой свежей зелени не казалась такой сюрреалистической, как в молодости.

До её у́ха долетел незамысловатый мотив, и сначала она подумала, что кто-то идёт под окном и радуется весне. Но позвольте, шестнадцатый этаж!

Она уставилась в окно, словно привычный пейзаж способен был развеять слуховую галлюцинацию.

Однако кто-то — голос был мужской, приятный баритон — продолжал напевать себе под нос:

— Пусть всё кругом

Горит огнём,

А мы с тобой споём:

Исса, Бусон, Сайто, Басё,

Под хокку отдохнём.⁽¹⁾

Когда за окном появился мужчина, Шапокляк поняла значение выражения «отвесить челюсть». Потом-то она разглядела, что он был привязан к страховочному тросу, а весь его инвентарь мойщика окон пристёгнут специальными карабинами. Эти смелые парни могли помыть окна в доме снаружи на любой высоте. Кажется, их страховочные верёвки закреплялись за надёжные элементы на кровле.

Мужчина постучался в створку и буднично поинтересовался:

— Простите, у вас тут можно приземлиться?

— Че… Чего?

Челюсть пока ещё не желала вернуться на место.

— Посадку, говорю, можно у вас совершить? Мне надо шубу поменять, — объяснил парящий за окном мужчина.

— Шубу… Шубу что? — бестолково повторила Шапокляк.

— Шубу, шубу шу! — весело сказал мужчина и подмигнул. — Мне надо поправить шубу на держателе, а на весу это делать не очень удобно.

Шапокляк открыла соседнюю створку, и мужчина, ловко оттолкнувшись от стены ногами, приземлился на предложенную посадочную площадку — широкий подоконник.

Шапокляк всеми силами старалась придать лицу невозмутимый вид. Подумаешь, залетел мужчина в окно! Симпатичный, кстати. Плотного телосложения, коренастый. Под закатанными рукавами рубашки угадывались накачанные мышцы. Ещё бы! С такой-то работой.

Он, казалось, не обращал на неё никакого внимания, но вдруг, когда шуба на телескопическом держателе была поправлена, озорно подмигнул и сказал:

— Я мужчина хоть куда. В самом расцвете сил!

— Да? — Шапокляк смутилась, но решила включиться в разговор, чтобы не выглядеть уж полной дурой. — А в каком возрасте бывает этот… расцвет сил?

— Ну, знаете… Не будем об этом говорить, — махнул он беспечно рукой.

Она молча кивнула, чувствуя, как горят уши.

— Спасибо! — с чувством сказал мужчина. — Вы меня здорово выручили!

Он поправил своё снаряжение, убедился, что инвентарь надёжно закреплён, и взялся за раму. Прежде чем исчезнуть за окном, оглянулся, посмотрел прямо на Шапокляк и совсем другим голосом, без дурачества и ребячества, тихо продекламировал:

— По горной тропинке иду.

Вдруг стало мне отчего-то легко.

Фиалки в густой траве.⁽²⁾

Он улетел — в смысле спрыгнул на своём тросе, а Шапокляк осталась стоять посреди гостиной, в удивлении широко распахнув свои фиалковые глаза.

Конечно, после такого приключения сосредоточиться на дальнейшей уборке было достаточно сложно. Хорошо, что большую часть запланированных дел она уже переделала. Оставалось перестелить диванные пледы и помыть люстру. Шапокляк добросовестно выполнила первый пункт и решила — совсем немного терзаясь муками совести — отложить помывку люстры до следующего раза. В конце концов, на улице весна, а никогда не знаешь наверняка, сколько ещё вёсен у тебя осталось.

Воробьи захлёбывались гомоном в кронах берёз у подъезда, а белая сирень пахла так, что Шапокляк остановилась, зажмурилась и втянула носом дурманящий аромат. Вчера даже Лариска встала на задние лапки на окне и водила носом, глядя на улицу. Тоже чуяла весну.

Шапокляк шла по тротуару жилой зоны и безмятежно улыбалась. За своё легкомыслие она поплатилась уже через минуту: так размечталась, что вместе с пакетом с мусором, прихваченным из квартиры Димы и Гали, радостно закинула в мусорный бак и свой ридикюль.

И что теперь делать? На хорошее настроение набежала туча. Шапокляк огляделась по сторонам и несмело заглянула в бак. Чёрный пакет с мусором лежал сверху — его она признала по торчащему через завязки пустому пузырьку от средства для очистки стёкол. А вот ридикюль канул куда-то в недра бака, затерявшись среди рассыпанных очисток и прочего вонючего мусора, который то ли не потрудились собрать в пакеты нерадивые хозяева, то ли распотрошили дворовые собаки.

Мало того, вокруг бака мусора было тоже накидано немерено, так что подобраться вплотную к нему было не так-то просто.

— Безобразники! Головотяпы несчастные! — в сердцах погрузила кулаком Шапокляк обидчикам, не соблюдающим санитарные нормы. — Чтоб вам пусто было, хулиганы! Козлы!

— А с виду такая интеллигентная женщина! — услышала она сзади знакомый баритон.

Мимо шёл мойщик окон со всем своим скарбом.

— Простите, я просто слегка расстроилась, — растерялась Шапокляк и решила объясниться, чтобы он не подумал, что она роется в мусорных баках: — Понимаете, я совершенно случайно выкинула свой ридикюль в мусорный бак вместе с пакетом.

— Настоящий интеллигент никогда не скажет: «Ты просто пень!» Он скажет: «Вы напоминаете мне заготовку для Буратино», — процитировал мужчина анекдот с бородой, пока доставал из своего портфеля палку и насадку в виде крюка. Палка путём нехитрых манипуляций превратилась в удилище, и вот пять минут и пару очисток спустя на свет из недр прожорливого бака показался ридикюль.

— Вот всё, чем богат я!

Лёгкая, словно жизнь моя,

Тыква-горлянка, — с выражением произнёс мужчина, снял спасённую сумочку с крюка, ловко обработал средством из бутыли и вытер ветошью.

Шапокляк только и оставалось стоять рядом и хлопать глазами.

— Ну вот, — протянул он ей ридикюль. — Вроде цел. И почти не пахнет.

— Спасибо, — с чувством сказала Шапокляк. — Вот же голова садовая! И как я умудрилась?

— Все мы иногда бываем Буратинами, — широко улыбнулся мужчина.

Не сговариваясь, они развернулись от баков и медленно — и молча — пошли по тротуару к карману, где находилась дворовая автостоянка.

— Мне кажется, после всего, что между нами случилось, можно и познакомиться, — первым нарушил молчание он.

— Шапокляк, — протянула она свою узкую ладошку.

На мгновение его светлые брови взметнулись вверх, но через секунду он придал лицу вежливую заинтересованность.

— Меня Риммой зовут, — вздохнула она. — Но никто давно так не называет меня. На работе прилепилось это прозвище, а я и не обижаюсь.

Он остановился и внимательно оглядел её с ног до головы, от шляпки-шапокляк, из которой в разные стороны торчали шляпные булавки, сдерживающие тяжёлые локоны, до юбки-годе и кардигана, из рукавов и выреза которого виднелись белоснежные рюши оборок и жабо.

От её взгляда не укрылось, что он её откровенно рассматривает. Однако она нисколько не смутилась, потому что ей и в голову не могло прийти, что её можно разглядывать не только лишь для того, чтобы покрутить пальцем у виска.

— Вы, наверное, считаете, что я выжившая из ума старуха, которая одевается как в тридцатые годы, — сказала она и горько усмехнулась.

— Ну какая же вы старуха?

Он так искренне это произнёс, что она почти неприлично хихикнула, хотя почему-то хотелось заплакать.

Как давно она вообще не говорила с кем-то о себе? Не о делах насущных, возросших ценах на мясо и овощи или баснословно подскочивших тарифах на ЖКХ? Не о том, спит ли актёр первого плана Дуремаров с актрисой-субреткой⁽³⁾Марией Францевной и есть ли контрамарки на премьеру «Ревизора», поставленного в духе веяний нового перестроечного времени?

— Завтра мне исполняется сорок девять, — сказала Шапокляк и, не глядя на своего спутника, направилась дальше.

Он шёл молча сзади на почтительном расстоянии, а она остро ощутила в этот момент своё одиночество. Оно преследовало её всю жизнь. Ещё с той поры, когда совсем девчонкой в анкете при устройстве на работу в графе «лишались ли права голоса, когда и за что»⁽⁴⁾ долго не могла написать «нет», потому что помнила потухший взгляд мамы, когда они вынуждены были переехать в коммуналку, и рассказы бабушки про то, как она стыдливо продавала на барахолке серебро, фамильные часы, ажурные скатерти и всё то, что осталось в их семье после конфискации. «Лишенцем»⁽⁵⁾ дедушка, а заодно и вся его семья, стал за то, что держал мукомольню, известную на всю губернию. Саму Римму отголоски прошлого уже не так коснулись, хотя обидное «интеллигенция вшивая» она слышала всё своё детство. Видимо, назло всем обидчикам росла она дерзкой, непоседливой, острой на язык и боевой. Мама только вздыхала, когда Римма в очередной раз приходила в ссадинах и синяках.

Где теперь та юркая девчонка, готовая устроить каверзу любому? Без разбора, «свой» это или «чужой»?

Бабушки давно нет, мамы тоже, а вот Римма — Шапокляк! — ещё зачем-то существует и коптит воздух.

— Топ-топ — лошадка моя.

Вижу себя на картине —

В просторе летних лугов, — услышала она сзади себя и вынырнула из своих дум.

Её новый знакомый и по совместительству «лучший доставатель сумочек» — так он сказал — остановился возле «Москвича», открыл багажник и принялся складывать туда инструмент.

Она не знала, как ей поступить? Незаметно улизнуть, пока он был занят? Или постоять столбом, чтобы потом напомнить о своём присутствии? Она выбрала второе и, убедившись, что он не обращает на неё никакого внимания, тихонько двинулась в сторону своего дома. За жилым комплексом ходил автобус, а там было всего пять остановок.

— Римма, куда же вы? — услышала она растерянное в спину, едва сделав десяток шагов.

Он догнал её и в порыве взял за руку. Тут же отдёрнул и со смесью удивления и горечи спросил:

— Вы что же, я вас обидел?

— Что вы, — не могла не улыбнуться Шапокляк. — Я подумала…

Она замешкалась.

От необходимости избавить её от убедительного предлога бегства избавил его возглас:

— Я вот знаю ваше имя, а вы моё — нет. Какое-то у нас с вами получилось ненастоящее знакомство. Меня зовут Карл Сон, но я давно привык, что все считают меня просто Карлсоном.

— Карл Сон? — в удивлении переспросила она. — Вы немец?

— Наполовину швед, — поправил он. Затем сделал страшные глаза и шёпотом сказал:

— Моя мамочка мумия, а папа — гном. Шучу! Папа, я так понимаю, был корейцем. Но я не успел спросить маму об этом, а бабушка не любила рассказывать о прошлом.

Шапокляк посмотрела на Карлсона совсем другими глазами. У каждого из них в семейном шкафу сокрыты не просто скелеты, а целые кладбища.

— А знаете что? — заговорщицки подмигнул Карлсон. — А давайте погуляем?

Он обладал удивительной способностью — мгновенно становиться большим ребёнком. Вот только был серьёзен, а вот уже дурачился и шутил.

— Погуляем? — опешила она.

— Или вы заняты? — испугался он.

— Нет, я сегодня выходная. Вот только убираться приезжала у… знакомых.

— Понятно. Ну так что? Приглашаю вас на свидание! И предлагаю перейти на «ты».

Шапокляк смотрела на него и почему-то думала, что готова была пойти за ним сейчас куда угодно. Он ворвался в её жизнь как весенний ветер. Озорной, шаловливый, игривый. А ещё в его присутствии она внезапно вспомнила, что не такая уж она и старая. Интересно, сколько ему?

Тут же рассердилась на себя. Ну не хватало ещё с первым встречным начать женихаться на старости лет.

— Я не могу, — сурово сказала она.

На его лице отразилось такое искреннее огорчение, что она смягчилась.

— Мне надо заехать домой. Лариске пора принять лекарство.

Через пять минут она ехала на пассажирском сидении голубого «Москвича» и улыбалась проплывающим мимо прохожим, деревьям, столбам и машинам. А Карлсон ловко крутил баранку своими большими ручищами и что-то напевал себе под нос.

1) В четверостишии перечисляются имена известных мастеров хокку.

Вернуться к тексту

2) Здесь и далее хокку Мацуо Басё.

Вернуться к тексту

3) Субретка (фр. soubrette, от окс. soubreto — притворщица; итал. servetta) — актёрское амплуа, традиционный комедийный персонаж, бойкая, остроумная, находчивая служанка, помогающая господам в их любовных интригах.

Вернуться к тексту

4) В советских анкетах, заполняемых при приёме на работу, сохранялся пункт «лишались ли права голоса, когда и за что», так как до 1 января 1961 года действовал п. «д» ст. 20 УК РСФСР 1926 г. и аналогичные статьи УК союзных республик, устанавливавшие, что поражение политических и отдельных гражданских прав может применяться судами как мера социальной защиты по отношению к преступникам.

Вернуться к тексту

5) Лише́нец (лишонец) — неофициальное название гражданина РСФСР, Союза ССР, лишённого имущественных, избирательных и других прав в 1918-1936 годах согласно Конституциям РСФСР 1918 и 1925 годов. Ограничение в правах на официальном уровне объяснялось мерами социального разделения для того, чтобы обеспечить ведущую роль рабочего класса и бывших «эксплуатируемых слоёв населения» в создаваемом социалистическом обществе.

Вернуться к тексту