Повешенный (гет)

Элинор вертится в постели без сна. Прислушивается. Нассау никогда не спит, этот город не знает покоя. Лунный свет, проникая сквозь окно, чертит на полу прямоугольную решётку. Снаружи что-то скрипит. Скрип-скрип, скрип-скрип. Возможно, это верёвка, на которой болтается тело Чарльза. С виселицы его так и не сняли: пиратам не положено — пусть местные любуются. Первый казнённый при новом губернаторе пират остальным в назидание.

Она-то, конечно, знает, что винить будут не Вудса, а её: кто, как не стерва Гатри, организовала казнь Чарльза Вейна, пока губернатор лежал больной. Её отца, вспоминает Элинор, Чарльз тоже приказал свои людям повесить повыше. Когда Элинор — всё ещё не веря в душе в происшедшее — прибежала посмотреть на труп, его уже сняли. Но зрелище, верно, было то ещё. Куча народу сбежалась поглазеть, ей пришлось проталкиваться сквозь кольцо людей, окруживших труп отца. Чарльз пришпилил к телу письмо — как тогда, с Недом Лоу, только там была короткая записка. Элинор читала послание, руки тряслись, а разум накрывала тёмная волна. Не ярости даже, нет — чего-то большего, более тёмного, более безвозвратного. «Это конец», — вертелось в голове. Она не думала об этом, когда закрывала ржавый замок на двери в тоннеле. Не думала, когда уходила по тоннелю с Абигайль и фигура Чарльза, перечёркнутая прутьями решётки, медленно уменьшалась в отблесках факелов.

Это всегда была её привилегия в их отношениях — прощать. Чарльз к ней всё равно приходил, рано или поздно, с добром или с худом, а что Элинор с ним делать — это было ей решать. Он убил людей Хорниголда, захватил форт после того, как она лишила его капитанства, навязался ей в партнёры — но она его простила. А тогда, над трупом отца — да, это был конец.

И теперь, со смертью Чарльза, всё и впрямь закончилось. В это даже как-то трудно поверить: после всех лет бесконечных ссор, яростных совокуплений, угроз, насилия — точка, Чарльз мёртв. Больше она его не увидит — живым, по крайней мере, труп ещё какое-то время будет висеть на площади. Она смотрит на расчерченное луной окно, и ей хочется подойти и посмотреть: убедиться, что Чарльз действительно там — мёртвый, неподвижный. Что он больше не придет к ней никогда.

«Нет уж, — решает Элинор, — не поддамся». Нет у Чарльза над ней власти. И раньше не было, а теперь и подавно. Она встаёт — но не для того, чтобы подойти к окну. Зажигает свечу, надевает платье. Бредёт по коридору в комнаты Вудса. Там её встречает служанка-мулатка — вскакивает при виде Элинор, кланяется. Миссис Хадсон сидела у постели Вудса весь день, Элинор смогла урвать время только с утра и вечером на пару часов: слишком много было дел с этой казнью. На ночь вот оставили эту Минни — так-то она занимается уборкой, и, наверное, умоталась за день, так что надо бы найти ещё кого-то.

Минни из Фокс-Пойта — поселения свободных цветных к западу от Нассау. Отец у неё по местным меркам приличный человек, к тому же белый, мать чернокожая — приехали сюда до войны с испанцами, с другого острова. Элинор помнит её ещё по временам до рейда, когда Минни помогала матери продавать на рынке посуду, которую делал её отец. Помнит, как Мади, встречая малютку Вильгельмину на улице, провожала ту долгим взглядом, как теперь понимает Элинор — с завистью: Минни была из не самой богатой семьи, но зато свободна. Мистер Скотт, отец Мади, был управляющим семьи Гатри, с которым считались даже капитаны — но он был рабом, как и вся его семья.

Могут ли у жителей Фокс-Пойнта быть связи с беглыми рабами на том острове? На первый взгляд, подставляться без нужды им ни к чему, и всё же... Ещё и мистер Скотт исчез — а ведь он был квартирмейстером Флинта до недавнего времени.

Элинор окидывает Минни внимательным взглядом. Она хорошая девушка, старательная, но, возможно, стоит поискать прислугу из белых? На роль сиделки, пока Вудс нездоров, по крайней мере. (Возможно ли вообще найти в Нассау — городе, где все так или иначе связаны с пиратами, — прислугу, не вызывающую подозрений?)

— Можешь идти. Я побуду здесь, позову, если понадобишься. Поспи пока.

— Да, мэм, — Минни обрадованно приседает в неуклюжем реверансе, шелестя ситцевыми юбками, и исчезает за дверью.

Какое-то время Элинор просто стоит в полумраке: пламя свечи на столике у кровати создает круг света, но по углам комнаты прячется тьма. Сейчас, когда Вудс рядом, но она не может с ним поговорить, Элинор чувствует себя особенно одинокой — остро, почти до боли. Возможно, разумнее было оставаться в постели — завтра ей понадобятся и силы, и ясная голова. Она тихо пододвигает к кровати стул, садится — усталость, накопленная за день, сразу наваливается на плечи тяжёлым грузом, а нездоровое возбуждение, владевшее ею, пока она вертелась с боку на бок в своей постели, отступает. Возможно, зря она отослала служанку, мелькает мысль, её сейчас прямо тут того гляди сон сморит. Глаза слипаются, несмотря на усилия держать их открытыми — а ведь ей казалось, что она не уснёт в ближайшие несколько часов, потому она сюда и пришла.

Тихий смешок прорезает темноту. Элинор от неожиданности аж подскакивает. Нет, Вудс по-прежнему спит, его лоб слабо блестит от пота. Совсем нервы расшалились. Держась рукой за спинку стула — ноги почему-то плохо слушаются, — она снова садится. Это всё старый губернаторский особняк — дома часто издают звуки, — или с улицы что-то донеслось. Или у кого-то, как у неё, бессонница. Элинор бьёт мелкая дрожь, и это уже перебор: она, чёрт возьми, не глупая девчонка, которой мерещится незнамо что в каждом углу.

Свеча выхватывает из темноты отдельные куски мозаики — рисунок стенной обивки, картину на стене, резьбу на спинке кровати. За пределами круга света скалится тьма, готовая её сожрать. Инстинктивно Элинор касается руки Вудса, лежащей на покрывале, сплетает свои пальцы с его — глупый жест, он сейчас не может ничем ей помочь, и всё же ей так чуточку спокойнее. Одиночество подступает к горлу мерзким комом.

— Что? Воображаешь, он сможет тебя защитить? — «Я схожу с ума», — думает Элинор, потому что этот голос она слышала много раз и знает его очень хорошо.

Она делает вдох, ещё один. Ей надо успокоиться. Это всё от перенапряжения. Её воспалённый разум выжат до капли необходимостью решать кучу неприятных дел, и она начала слышать вещи, которых просто быть не может. Она надеется, что это именно так — видеть привидений ей ещё ни разу в жизни не доводилось, она всегда считала большинство рассказов о них глупостью, плодом богатого воображения, страха или алкоголя. Иногда — всего вместе.

У неё за спиной скрипят половицы — как будто кто-то тяжёлый переступает с ноги на ногу. «Тебе просто мерещится — сюда никто не мог войти». Минни плотно закрыла дверь, уходя. Любому, желающему зайти в комнату, пришлось бы сначала её открыть. А бесшумно это сделать не получится. В сущности, ей достаточно обернуться, чтобы убедиться, что за спиной никого нет — только её разыгравшаяся фантазия. Но обернуться вдруг становится ужасно страшно.

Элинор усилием воли резко встаёт и оборачивается. В конце концов, это просто ниже её достоинства — трястись от страха из-за каких-то скрипучих половиц. Она едва не ахает и зажимает себе рот рукой — сама не может сказать почему: вряд ли Вудс проснётся, а остальные её мало волнуют.

Прямо на неё из темноты за неровным кругом света смотрит Чарльз Вейн: патлатый, в грязной одежде, он недобро скалится на неё, будто насмехаясь. Этого не может быть — и всё-таки может.

«Я сошла с ума». Это самое очевидное объяснение. Вудс, конечно, выразился бы более... взвешенно. Не сошла с ума, а переутомилась и нуждается в отдыхе. Позволила своим навязчивым страхам взять верх над собой — и вот результат. Только позволить себе отдохнуть она не может, у неё слишком много неотложных дел, и пираты — главное из них. Весь Нассау состоит из пиратов и тех, кто с ними связан, разбираться придётся долго.

«Если я заговорю с Чарльзом — будет ли это значить, что я сдалась безумию?»

От необходимости искать ответ на этот вопрос её неожиданно избавляет сам Чарльз — или то порождение её разума, которое она видит перед собой.

(Что опаснее — призрак или плод больной фантазии? Если она в ужасе выбросится в окно — в одной из историй о привидениях, что рассказывали пираты в таверне, именно так и произошло, — не всё ли будет равно почему? А ещё была история о неверной возлюбленной, пошедшей под венец с другим, которой явился призрак её жениха, погибшего в море. Она не вынесла угрызений совести и бросилась вниз со скалы. Волны приняли её тело и, говорят, унесли в те же глубины, что и труп жениха — и теперь они покоятся вместе на дне морском.)

— Ну ты и сука, — произносит Чарльз.

Элинор фыркает — тоже мне, откровение. «Не заговаривай с ним, — твердит ей рассудок. — Примешь его правила — и ты проиграла». Удержаться до ужаса сложно, и самое поганое — теперь, когда она видит Чарльза перед собой, уже не получится сделать вид, что его здесь нет. Даже если он не настоящий. «Сама виновата — не надо было оборачиваться». Допущенный ею промах бесит, но исправить его уже нельзя.

Элинор до боли впивается ногтями в ладони, чтобы сохранить самообладание. Кричать, понимает она, бессмысленно. Ни в одной из слышанных ею историй призрака нельзя было убить обычной пулей — уж если какая нечисть к тебе привязалась, то обычные способы расправы бесполезны. Она вздергивает подбородок и нагло смотрит Чарльзу в глаза — как смотрела много раз, пока он был жив. Смерть — ну надо же — не так уж многое меняет.

Чарльз сплёвывает на пол.

— Продалась сраным англичашкам. Я давно догадывался, что ты готова перед любым ноги раздвинуть, если нужно для дела. Просто раньше, видать, не надо было, — он замолкает, оглядывая её с головы до пят: уложенные в непривычную причёску, спадающие по плечам волосы, зелёное платье, тисками корсета облегающее талию, туфли, какие она раньше не носила — такие носят настоящие дамы, а не хозяйки портовой таверны. — Ну и каково тебе — быть английской подстилкой?

— А знаешь, хорошо, — вырывается у неё. «Блядь». Он правда её разозлил — нашёл, во что целить. Ей ведь правда хорошо с Вудсом, вот в чём беда. А ещё — это её способ контролировать ситуацию, быть главной. Потому что иначе — это Элинор выучила, ещё когда Нассау был пиратским — тебя просто растопчут. Чарльзу — она знает, уверена — только и надо, что вывалять в грязи то хорошее, что у неё сейчас есть. То, что помогает не ненавидеть себя всё время — только иногда, когда становится совсем тошно. На неё вдруг накатывает абсурдный страх, что Чарльз — даже мёртвый — сможет у неё это отобрать. Это ведь совсем просто, по сути-то.

— Тварь похотливая. Тебя, оказывается, несложно ублажить, — полунасмешливо-полупрезрительно выплевывает ей в лицо Чарльз. Ну да, она любит трахаться — он столько раз брал её в самых, казалось бы, неподходящих местах: на складе на тюке с товаром, в своей палатке на пляже, куда мог заглянуть любой, в её конторе на столе. В форте, прижав спиной к каменной стене. Форт она помнит хорошо.

— Сложнее, чем ты думаешь, — шипит она в ответ. Ей уже всё равно, в какие игры он с ней играет — просто, блядь, бесит, что он превратил всё в историю о похоти и разврате. По себе судит, говнюк — никогда не мог удержать хуй в штанах, трахался с ней, а потом шел ебать своих шлюх. Элинор готова смириться с тем, что английские офицеры и чиновники считают её распутной женщиной, использующей губернатора в своих целях, но когда об этом говорит Чарльз Вейн — ей хочется выцарапать ему глаза.

— Ну да, конечно, деньгами сверху не забыть посыпать. Звонкая монета да власти побольше — ты же это любишь. Сразу делаешься как течная сука.

Это слишком правда, чтобы Элинор сразу нашлась с ответом. Она бы никогда не легла в постель с простым матросом. Даже с квартирмейстером. Лишь тот мужчина, в ком она видела ровню, мог надеяться на её чувства. («Флинт», — больно кольнуло под ребрами.) Но ведь так везде в мире происходит, разве нет? Это жизнь так устроена. Какого хера Чарльз пытается её обвинить? («Ты знаешь, какого», — все тот же мерзкий голосок внутри.)

«В этот раз всё по-другому». «Твоя связь с Нассау все крепнет», — вспоминает она слова Вудса. С местом, где или ты другого сожрёшь — или съедят тебя, и по-другому просто нельзя. Сейчас вот надо сделать так, чтобы зарождающееся сопротивление английским властям со стороны пиратов не проглотило её с потрохами. Макс предостерегала Элинор: если сплетни продолжатся, рано или поздно она может потерять поддержку Вудса. «Я не из-за её слов переспала с ним тогда».

— «Я, Чарльз Вейн, беру то, что хочу», — передразнивает Элинор. — Ты мне тут всерьёз будешь затирать, что я одна интересуюсь властью? Да ты же помешан на том, чтобы быть сильнее других. Не дай Бог показать кому слабину. Даже с Флинтом из-за этого не мог договориться по-нормальному. Сцепились как два барана — что ты, что он.

На неё накатывает горечь. Жители Нассау стали тогда заложниками конфликта двух капитанов — Флинт обстреливал с корабля форт, где засел Вейн с командой, и уже появились первые жертвы среди горожан. Один из складов Гатри загорелся, но это была наименьшая из потерь в той истории. Вот Элинор и пришлось быть той, кто разрубит гордиев узел. Но куда уж ей до прославленного царя древности, оружие женщин — подлость и коварство. Ей хочется верить, что хотя бы та девочка, Абигайль Эш, вспоминает её без ненависти, да только вот Флинт, которому Элинор передала заложницу Вейна, убил губернатора Южной Каролины, отца мисс Эш. Скорее всего, думает Элинор, бедняжка проклинает сейчас всех пиратов — и заслуженно.

«Я и захочу принести кому-то пользу — всё испорчу». Не в первый раз эта мысль приходит ей в голову — и она знает, что не в последний. Если, конечно, Чарльз не явился по её душу и для неё всё не закончится прямо сейчас. Но стоит дать таким думам волю — она вообще ничего не сможет сделать, станет бесполезным грузом. А ей надо каждодневно принимать отчёты от военных и штатских, следить за тем, как ведётся подготовка к атаке на остров, который Флинт избрал ареной битвы. Недовольных, внимающих речам про желающую захватить власть сучку Гатри, на рыночной площади всё больше, число жертв эпидемии в лазаретах всё растет. А Вудс болен и не в состоянии решать управленческие вопросы. Она не может позволить Чарльзу Вейну заползти ей под кожу.

— Я что, по-твоему, должна была ждать, пока вы объединитесь и разнесёте весь город? — Элинор уже плевать, насколько её слова соответствуют истине, она не сомневается, что Флинт и Вейн вполне на такое способны. — Ты же только и можешь, что рушить и убивать. Только на это и годишься.

— Как и ты, — ухмыляется Вейн. — Только вот строишь из себя незнамо что. Стоишь тут, вся из себя чистенькая, в этих английских тряпках, и воображаешь, что можешь стать лучше. Потаскуха лицемерная. «Я решила, что мое слово должно значить что-нибудь», — ты себя-то слышала? Да за слово пизды Гатри никто в Нассау и пенса ломаного не даст. Думаешь, переоделась в новое платьишко — и можешь делать вид, что ты лучше меня? «Не потому что моя свобода зависит от этого, не потому что я хочу вернуть забранное у меня, не ради мести», — издевательски кривляясь, повторяет он слова её клятвы Вудсу и хохочет.

Это слишком больно и страшно. Беззвучно рыча, Элинор кидается на Чарльза, совсем забыв про стоящий между ними стул, спотыкается, с грохотом падает на пол, растянувшись во всех рост. Ушибленные коленка и локоть болят, она поднимается, шатаясь, несмотря на боль — нельзя медлить, нельзя дать Чарльзу даже секунды лишней, — но этот подонок уже растворился в темноте. Скрылся в одном из тёмных углов. Где-то там затаился и теперь ждет, пока снова можно будет нанести удар.

Раздается стук в дверь.

— Мэм? Что-то не так? Вам помочь?

Один из красных мундиров, что стоят караулом в коридоре — в первые мирные дни в таких мерах не видели необходимости, но сейчас опасность витает в воздухе. Впрочем, не больно-то эти дурни за дверью ей помогли. «Ты сама не стала кричать».

— Всё в порядке, — откликается Элинор. — Уронила в темноте стул.

Завтра, конечно, опять будут сплетничать, что мисс Гатри что-то делала в комнатах губернатора. Пусть. Вудс лично передал ей все дела на время своей болезни, тому достаточно свидетелей. Пока у неё есть власть — она должна её использовать. Если Элинор Гатри годится только на то, чтобы разрушать — первыми она должна уничтожить их с Вудсом общих врагов.