Пьяная ночь (гет)

У нее были бледная, почти полупрозрачная кожа, светлые прямые волосы, которым она никогда не позволяла отрасти даже до плеч, тощая, нескладная, почти мальчишеская фигура (если не считать грудь третьего размера, из-за роста которой она поначалу жутко комплексовала) и длинный, острый нос с заметной горбинкой. Потасовку, в которой ей его сломали, Куроро и сейчас мог бы воспроизвести по памяти в мельчайших деталях. Ведь они росли вместе. И всегда, даже задолго до пробуждения сексуальности, Пакунода была его любимой девочкой.

Весть о её смерти пришла к нему с опозданием на два месяца и шестнадцать дней, потому что из-за сковавших сердце незримых цепей он не мог поддерживать контакт со своей бандой. Не мог пользоваться своей силой. Вообще мало мог из того, что было доступно ему прежде...

В глубине души он знал: его просто не хотели волновать в момент, когда он слаб и вынужден скрываться в одиночестве. О! Банда непременно нашла бы возможность связаться, если бы они сочли информацию важной! Ведь смогли передать, что ищут способ снять наложенные на него оковы. Пакунода же была мертва. Знание о её гибели не несло практической пользы. Но могло заставить Куроро совершить какую-нибудь необдуманную глупость. Он всегда был рисковым парнем, склонным к авантюрам и импровизации. И привычки спускать врагам обиды за ним не числилось.

Разумом он признавал: молчание — верный ход. Он и сам как главарь сделал бы точно так же, будь на его месте любой из Пауков. Отомстить можно потом, когда силы вернутся. Оплакивать... можно всю жизнь или вообще никогда. В слезах тоже не было практической пользы. В глубине души он прощал свою банду за молчание. В самой темной глубине души он их за это же ненавидел...

Вечером, когда Куроро обо всем узнал, он вскрыл винный бутик в центре города, прямо напротив мэрии, и уволок оттуда столько элитного алкоголя, сколько сумел поднять. А потом, уже бухой в хлам, грабанул ближайший к своему логову алкомаркет. Несмотря на полностью заблокированную силу нэн и частично спутанное сознание, кража прошла идеально. Замки легко поддались, сигнализация послушно отключилась, камеры не засекли ничего подозрительного, никто не помешал, никто не заметил.... С силами или нет, но воровские навыки Куроро никуда не делись.

Он придирчиво отобрал самое лучшее, ведь это было в память Пакуноды. А потом, вернувшись к себе, продолжил напиваться.

Тесная прокуренная комната тонула в полумраке. Только слабый свет уличных фонарей пробивался сквозь шторы, отбрасывая длинные тени на стены. Куроро сидел на краю кровати с початой бутылкой виски в руке, непривычно сгорбленный, словно на плечи ему навалили неподъемный груз. Взгляд буравил пустоту. Двигаться не хотелось.

Куроро сделал очередной глоток с мыслями о Паку — и почувствовал её присутствие. Вероятнее всего, в тот момент он просто отрубился. Потому что у него в квартире не могло никого быть. Он совершенно точно начинал пить один и запер двери. Уж кто-кто, а он как опытный вор в надёжных запорах разбирался, потому сюрпризов от местной шпаны не ждал. Пакунода же умерла больше двух месяцев назад в далеком Йоркшине. И всё же она стояла у окна. Её силуэт, затянутый в привычный тёмно-бордовый костюм, выделялся на фоне ночного города. Почему-то она казалась такой же хрупкой, как в те дни, когда они были подростками. Но Куроро чувствовал в ней и зрелую, мудрую силу, проявившуюся с годами. Ту самую, что заставила ее смело шагнуть навстречу смерти, чтобы защитить остальных тогда, когда он сам не мог быть рядом.

Он прикрыл глаза и глухо произнес:

— Мне сказали, что ты умерла.

— Это было легко. — Её голос прозвучал тихо, почти шёпотом, но Куроро услышал каждое слово. — Ты когда-нибудь боялся смерти?

Он открыл глаза и встретился с ней взглядом. По её лицу скользила тень от качающейся занавески. Он не мог понять выражения, с которым Паку смотрела на него. Может быть, упрек, а может, вызов. Или просто боль.

— Боялся. Но только чужой. И очень давно, — признался он.

Она продолжала молча смотреть на него. Нереально-призрачная, скрытая тенями и вместе с тем — такая живая и близкая — только руку протяни! Потому из него вылетело следующее признание — куда более опасное в своей сентиментальности:

— Может быть, я немного боюсь жизни, в которой не будет тебя. — Куроро сделал паузу, а потом уточнил с усмешкой (он уже не сомневался, что это сон): — Но это большой секрет. Главарь Генёй Рёдан должен быть бесстрашным. Если ты кому-нибудь проболтаешься...

— Тебе придется меня убить, — эхом откликнулась Пакунода.

Она сделала шаг к нему. На её красивых, ярко накрашенных губах играла ироничная полуулыбка.

Это было настолько бредово, настолько невозможно, что Куроро, не выдержав, откинулся на кровать и зашёлся громким пьяным хохотом. Он все хохотал и хохотал, пока из глаз не потекли слёзы. Впрочем, он не поручился бы, что они потекли от смеха. Только не сегодня.

— Тебя здесь нет, — хрипло выдохнул он, глядя в потолок, когда наконец сумел остановить сотрясающие тело спазмы.

И тогда Пакунода медленно подошла к нему. Её шаги были лёгкими, бесшумными, как у призрака или крадущегося хищника. Как у самого Куроро, идущего на дело. Она остановилась рядом с кроватью и склонилась к нему, оперевшись на матрас ладонями. О, он явственно почувствовал, как прогнулась под дополнительным весом кровать! Теплое, живое дыхание почти касалось его кожи. Так реально и... так невозможно, не по-настоящему.

Сердце Куроро сделало безумный скачок и замерло. Он смотрел в лицо своей подруге детства, верной, надёжной соратнице, всегда готовой прикрыть спину, и единственной женщине, которую когда-либо любил. Он смотрел в лицо мечте, в лицо смерти и не хотел отстраняться.

— Мы с тобой причинили так много страданий... Тех, кого мы убили, не сосчитать. Разве мы не чудовища, без совести и сердца? — прошептала она. Её голос звучал, точно гулкое эхо прошлого. — Почему же мы сами всё ещё чувствуем боль потерь?

Её рука медленно поднялась, и тонкие пальцы коснулись его щеки. Куроро потянулся навстречу, чувствуя, как от одного этого прикосновения внутри разгорается давняя, привычная страсть. Он бы мог попытаться что-то ответить, но слова застряли в горле.

— Паку... — начал он, но его прервали, приложив к губам палец.

— Не говори, — прошептала она. — Вопрос был риторическим. Просто побудь со мной. В последний раз.

Её губы коснулись его скулы лёгким, едва заметным поцелуем и устремились выше. Серия коротких, невесомых касаний, точно прикосновение крыльев бабочки или раздуваемой ночным ветром лёгкой занавески. Может быть, кровать стоит ближе к окну, чем казалось? И всё же это приятный сон.

— Я безбожно пьян, Паку, — то ли пожаловался, то ли извинился он.

— Знаю.

Она не подумала отстраниться.

Их губы встретились, и мир вокруг исчез. Это был поцелуй, полный боли, страсти и чего-то ещё, чего они оба наверняка не смогли бы назвать. Может быть, той самой пресловутой, нависшей над ними смерти. Руки Куроро обвились вокруг талии Пакуноды, притягивая её ближе. Он прекрасно знал, что это лишь иллюзия, пьяный бред, грёза, которые не могут длиться вечно. Завтра его ждут жестокое похмелье, тусклый, серый день и полное одиночество. Но сейчас Паку была рядом. Его Паку. С разрумянившимися щеками, неровным дыханием и шальным блеском в глазах. Она медленно отстранилась и расстегнула пиджак. Ткань легко соскользнула с плеч, обнажая кожу, покрытую тонкими, едва заметными шрамами — давние следы их беспризорного, голодного и очень опасного детства в Метеор-Сити. Куроро пересчитывал их на ощупь, дурея оттого, насколько всё настоящее, и чувствовал, как броня, выстроенная им вокруг своего сердца, трескается, вспарывается такими же микроскопическими рубцами, как те, что испещряли Паку.

Он тонул в ее запахе — извечная смесь пороха и любимого лавандового парфюма. Он впитывал ее стоны, ласкал ее тело и позорно шептал банальное, всеми затасканное "Я люблю тебя, Паку" вместо "Я отомщу".

Прошлый он бы никогда опустился до настолько сопливой романтики.

Но когда она закричала его имя, ему было плевать.