Ловец мертвых душ (джен)

Затея со скупкой и последующим закладом мертвых душ в Опекунский совет оправдала себя с лихвой и сделала Павла Ивановича Чичикова счастливым обладателем капитала в двести тысяч, да еще с небольшим довеском. Одно огорчало, что предприятие его, при всей видимой законности, все ж попахивало... мертвечинкой. А ну, когда вышел бы срок заклада да обнаружилось, что в заложенном имении из построек — одна убогая хата и ни одного живого крестьянина, нашелся бы какой дотошный проверяющий из Опекунского совета и пошел копать, от чего так вышло, да и назвал бы Чичикова мошенником. Это ж снова пришлось бы отдать все кропотливо нажитое, и снова старания прахом, как не раз уже бывало с ним, несчастным. При том и возрастом он уже сделался не так молод, чтобы вновь сносить жестокие насмешки и удары судьбы.

Хотелось ему на сей раз соломки себе подстелить погуще. Потому не стал он обзаводиться большим и красивым домом, который при случае могли конфисковать и который привязывал бы его к месту. Снимал квартирки. Деньги схоронил по разным банкам, держа, однако, приличествующую сумму и при себе, и стал думать, как бы еще себя обезопасить. Тут-то его взор и обратился на заветную, прельщающую всякого русского заграницу. Однако, в отличие от иных прочих соотечественников, его душа стремилась не к развлечениям, а к возможности подсмотреть у иностранцев какую-нибудь хитрость, о какой на Руси еще мало кто ведает, дабы после наладить ее производство дома. Мастеров на первых порах он бы позвал заграничных. Благо средства имелись. С другой стороны, под полезное дело можно и государственной субсидии попросить, — мечталось Чичикову. А как сделался бы он фабрикантом или заводчиком, так уже никто его тронуть бы не посмел, потому как промышленник — это вам не чиновник и не коммерсант. Его, как прыщик, с места не сковырнешь.

Окончательно утвердившись с намерением поискать удачи за границею, задался Чичиков вопросом, в какую страну путь держать. Тут выбор его не был ни долгим, ни трудным, потому что где, как не в Англии, сделавшейся к тому времени средоточием всякого прогресса, могли его ждать самые заманчивые чудеса изобретательности и хитрости.

Далее мы не станем утомлять читателя рассказом о том, какие тяготы и траты постигли нашего путешественника в пути от границы необъятной родины до Ла-Манша, а перенесемся за ним сразу в Лондон, коего он, вопреки всем препонам, благополучно достиг.

* * *

Процокотав колесами по булыжной мостовой, каковая в любой части света наделяется неизменной подбрасывающей силой, отплясав по ней до неприличия короткое расстояние, бричка, именуемая по-здешнему кэбом, остановилась. Не успевший еще толком устроиться на потертом кожаном сиденье Чичиков высунулся в окно, примеряясь, как бы ему половчее спросить кучера о причине, вызвавшей остановку. Но величественное и мрачное здание из серого камня с высеченной во всю ширину парадной арки надписью "Eustone" дало нашему герою понять, что они на месте, и вздох облегчения вырвался из его груди.

Надо сказать, что, будучи человеком благоразумным и прилежным, Чичиков, едва задумав сию поездку, налег на аглицкий и, как ему думалось, недурно в том преуспел. Однако ж то ли люди ему попадались глупые, то ли книги, по которым учился, были дрянными, да только что официанты на пароходе, что продавцы в лавках, и горничные, и кучеры, все понимали его через пень-колоду, а уж что лопотали в ответ, того и сам черт бы не разобрал. Говор их был быстрым и неразборчивым до оскорбительности. Уж с человеком степенным и солидным следовало изъясняться членораздельно, не так, будто горсть гороха во рту. В том же, что Чичиков к тому времени стал солидной персоной, сомневаться не приходилось. Понимая, сколь важно для человека из благородного общества иметь и внешность пристойную, он при всей своей бережливости на голландских рубашках, сукне для пальто и мылах французских не экономил. И форму поддерживал весьма округлую и приятную глазу.

Потратив еще кучу времени на то, чтобы сговориться с кучером, сколько гривен, то бишь пенни, ему платить, и досадуя от мысли, что содрал тот подлец наверняка чрезвычайно дорого, Чичиков думал, как хорошо бы пройдоху обругать, да вот слов подходящих не выучил. Отметив, что это, пожалуй, существенное упущение, он отвел пока душу, ругая нерасторопного Петрушку, и двинулся в сторону монументального и немного пугающего строения — вокзала.

Они прошли под тяжеленной каменной аркой, удерживаемой восемью колоннами, такими толстыми, что для охвата одной потребовалось бы не менее шести дюжих мужиков. Толкая перед собой скрипучую и грохочущую деревянными колесами тележку, прошагал шагах в трех носильщик в засаленной куртке и оставил за собой шлейф кисловато-мускусного запаха.

— Вона и тут ходят люди как люди, — пробурчал под нос себе обиженный Петрушка, — а мне одно: мойся, не позорь, холоп, барина.

— Вот и радуйся, что хоть на человека похож стал, — цыкнул на него Чичиков, взявшийся лично следить, чтоб тот менял одежду и не вонял своим особым запахом, для чего выделил кусок мыла и строго наказал обтираться утром и вечером.

Но, положа руку на сердце, Лондоном, прожив здесь три дня, и сам он был немного разочарован. Да, центральные улицы английской столицы были ровненькими, чистенькими, с домами добротными и местами изысканными, однако ж чуть ступи в переулок или на задний двор, и увидишь ту же грязь и тех же норовящих обчистить всякого зеваку оборванцев, что и в Москве. Только и разницы, что лопочут не пойми что. Но такими наблюдениями с Петрушкой он, само собой, делиться не собирался. Да и, по большому счету, жители Лондона его мало интересовали. Куда важнее, что кое-какие любопытные вещицы он в местных лавках уже приглядел и планировал осмотреться еще и в других городах.

Не без хлопот нашлась билетная касса, у которой Чичиков еще хватил лиха, пытаясь столковаться с кассиром. Тот сначала выдал два билета в первый класс, потом заменил их оба на третий, после прибавил еще один и лишь с четвертого захода понял, что нужен один билет первого класса, другой — третьего. Наконец путешественники оказались на перроне, под длиннющим навесом из сварного железа, крытого деревянной рейкой. А там и металлический стук колес послышался, и в клубах белого пара показался паровоз.

Велев Петрушке самостоятельно отыскивать багажный вагон и свое место в третьем классе, Чичиков важно проследовал к нарядным и чистым вагончикам для благородных господ. У входа его встретил вежливый кондуктор, бегло заглянул в билет и, пожелав иметь приятную поездку (надо же, хоть кто-то говорил разборчиво), посторонился и впустил внутрь. Ободренный столь приятным общением, Чичиков без труда нашел свое купе.

В богато отделанной лакированным деревом комнатке на бархатном красном диване восседал очень важный английский господин. В высоком цилиндре, в черном пальто из явно дорогого шерстяного сукна, с окладистой бородой и тяжелым взглядом, попутчик выглядел крайне значительно. Павел Иванович, имея за плечами богатый жизненный опыт, давно уяснил, что к людям разных сословий и обращаться нужно по-разному. Так, черные людишки требовали голоса строгого — ласковость им во вред. Кто почище и поблагороднее, заслуживали более сдержанного обращения, однако без лишних расшаркиваний. И только с высшим сословием вести себя следовало со всеми возможными политесами. И так хорошо эту жизненную мудрость Чичиков усвоил, что при появлении важной персоны в нем будто срабатывал некий переключатель, задавая всем манерам и речам нужную степень почтительности. Безотказно сработал он и сей раз.

— Гуд морнинг, сир, — слегка поклонившись, ровно так, чтобы и уважение выказать, и себя не уронить, наиприятнейшим голосом и улыбкой приветствовал он почтенного господина, радуясь, как складно выходит вспоминать и выговаривать аглицкие фразы. — Ай эм ё нэйбор ин зис трип. Вуд ю минд...

— Не возражаю, — вдруг перебил его незнакомец, скривившись, на чистейшем русском, — садитесь, где хотите.

— О, мсье... то есть сир говорит по-русски! — обрадовался Чичиков. Вот ведь сразу видно благородного человека. Не только все понял не то что с первого раза, а даже раньше, чем успелось договорить, но и сам иностранные языки знает. Однако ж восторг тот суровым англичанином оставлен был без внимания.

"Не иначе как из скромности, присущей только самым возвышенными представителям рода человеческого, — подумал Чичиков и заметил легкую усмешку, угнездившуюся у попутчика в уголке рта, пока тот безотрывно глядел в окно. Наверное, тому вспоминалось что-то свое. Поезд тронулся.

— Я Павел Иванович Чичиков из России... — Протянутая рука так и осталась висеть в воздухе, потому что крупная белая длань незнакомца продолжила сжимать рукоять трости, выполненную, по-видимому, из чистого серебра.

"Наверное, у них просто не принято такое знакомство", — сказал себе Чичиков и не расстроился. Случалось ему и раньше встречать неприветливых важных персон, но почти к каждому из них в конце концов подбирался ключик. Правда, обычно это занимало довольно много времени, однако ж на этот раз в его распоряжении имелось чуть более пяти часов — столько, согласно расписанию, занимала дорога до Бирмингема. Поэтому приходилось спешить. Того же, что знакомство со знатным английским вельможей, коли удастся сойтись ближе, сулит большие выгоды, он даже не брал под сомнение.

— А я, знаете ли, путешествую. И должен сказать, пребываю в очень приятном впечатлении от Лондона, — попробовал подольститься он, но не тут-то было.

Незнакомец хмыкнул и крутнул трость, будто бы череп с черными глазницами мелькнул между толстых пальцев. Мелькнул и исчез, вновь плотно охваченный ими.

— Что же в нем приятного? Грязь? — обескуражил Чичикова незнакомец. — Вонь заводов? Или людишки с трусливыми, алчными глазенками, трясущиеся от блеска монет?

"А еще говорят, только русскому характеру свойственно хаять своего родича на чем свет..." — мелькнуло у путешественника в голове, но вслух он поспешил сказать другое:

— Да, истина ваша, сир. Природа человеческая полна несовершенств, — он вздохнул. — И это проблема, скажу я вам, не только лондонцев... Однако, я полагаю, у вас в имении дела обстоят куда лучше.

Незнакомец усмехнулся, жутковато сверкнув глазами:

— Да, мои люди грязи не делают. И такие пороки, как стяжательство, гордыня, зависть им совершенно чужды, — заявил он самодовольно.

"О, друг, — подумал тут Чичиков, — такая порода господ мне хорошо известна. И подбирать к вашему брату ключики проще, чем к кому-либо..."

Взгляд английского господина сделался тут каким-то особенно тяжелым, но наш герой списал это на повернувшееся солнце и решил ерундой голову себе не забивать.

— А где же, если позволено мне будет спросить, ваше имение, си-ир... — продолжил он светскую беседу, подступаясь, однако, к интересующей его теме.

— Экриздис, — объявил тут его попутчик, будто громом грянул (хотя то, скорее, рельсы лязгнули). — Можешь звать меня сэр Экриздис. А имение мое и замок на острове в Северном море.

Сменившееся обращение Чичикова неприятно царапнуло, однако ж ему было известно, что в аглицком разницы между "ты" и "вы" нет. Поэтому новый знакомец, наверное, просто упустил сей нюанс русского языка из виду, когда разговор стал более свойским. И ему, как иностранцу, оно, конечно, простительно. Сам, однако ж, перенять ту же манеру Павел Иванович почему-то не посмел. Природная вежливость не позволяла.

— О, целый остров, — покивал он. — И, должно быть, у вас хорошо налаженное хозяйство и собственное предприятие имеется?

— Хозяйство мое в порядке, — пробасил сэр Экриздис. — Что ж до предприятия... да, имеется. Вот только финтифлюшки разные, какие сейчас кинулись на фабриках и заводах делать, — небо коптить, — "возвышенным представителям рода человеческого-то" ни к чему.

Тут по спине Чичикова пополз неприятный холодок, поскольку он точно понял, что слов тех вслух не произносил, а попутчик его тем временем продолжал:

— По предприятию мы с вами, Павел Иванович, можно сказать, коллеги, — на этих словах в бороде его прорезалась щель с рядом белых зубов, да еще по полу внушительно пристукнул он тростью. — Оба мы занимаемся отлавливанием мертвых душ.

Вот здесь уж Чичиков закоченел не на шутку.

— Откуда вы?.. — пролепетал он, гадая, не конторские ли послали пристава за ним по следу. Хотя нет, какой уж тут пристав. Приставы отродясь столь вельможной наружностью не обладали.

— Не волнуйтесь, Павел Иванович, — продолжал меж тем пугать его жуткий сэр, — к полиции я не имею ни малейшего отношения.

"Что за чертовщина! Нет, зная про скупку умерших, догадаться, о чем застигнутый врасплох попутчик подумает, вполне можно. Но откуда он о ней-то знает?"

— А я многое о вас знаю. И про то, как батюшка ваш уши вам за нерадивость выкручивал, а еще наставлял начальникам угождать да копейку копить. — У несчастного Чичикова уж глаза на лоб лезли, а господин все продолжал вскрывать и выворачивать его подноготную: — И про служебные ваши геройства знаю, и как напарник с таможни на вас донес. Что, прав был папаша: товарищ вмиг предал?! — тут он расхохотался. — Знаю даже про то, что вовсе не за "поповича" тот разобиделся, и уж тем более никакая бабенка там ни при чем была. Делили вы доход не поровну — вот и вся причина...

Павел Иванович вскочил, да тут же обратно упал: ноги сделались ватными, подкосились.

— Да откуда вы про это все?.. — прохрипел он и подумал, что все слишком похоже на дурной сон. "А может, и правда сон?"

— Сон не сон, — ухмыльнулся господин напротив. — Откуда знаю, тебе знать без надобности. Однако раз хотел ты про меня больше разузнать, то изволь. Вот, подпиши закладную, и поедем в мое имение. Там все и вызнаешь.

Он говорил, а от набалдашника его трости дым тем временем пошел сочиться. Серебристый дым. Оседал на столике у окна инеем, а тот — глядь — и бумагою обернулся. Ох, страшно сделалось Павлу Ивановичу.

— Н-нет, — забормотал он, — благод-дарю-с...

А в голове меж тем помутилось, и чей-то голос в ушах настойчиво советовать стал: "Не упусти выгоду — подпиши". От того и сам Чичиков уже начал думать, что ведь оно и правда, когда еще такое знакомство представится. "Хотя, — опомнился он, потер немилосердно ноющие виски, — какая от такого знакомства выгода — жуть одна".

— Нет, знаете ли-с, дела-с... — слабо промямлил он. Голова совсем раскалывалась. — Поэтому покорнейше-с, но нет. И письменных принадлежностей у меня, как видите, нет.

Он попытался отодвинуть от себя закладную, но в тот момент поезд качнуло, в переносице Чичикова будто что-то лопнуло, потекло горячей струйкой в ноздрю и оттуда ляпнуло алой кляксой на бумагу. Чертовская грамота ту каплю тотчас впитала.

— Этого будет достаточно, — удовлетворенно изрек Экриздис.

Чичикову сделалось в тот миг уже совершенно нехорошо. Он вытянул вперед руки и с ужасом увидел, что они будто потемнели и ссохлись, хотел было закричать истошно во всю мочь, но из груди вырвался только леденящий сердце, сипящий свист.