В созвездии Тельца (гет)

Спроси кто Джеймса тогда, что это был за день, он бы ответил: "Ничего особенного, день так день". Вспомнил бы, что в целом то лето было крайне дождливым, и через несколько лет он бы сказал, что после тех событий у него в душе поселился дождь. Очень эмоционально и меланхолично для молодого человека, особенно такого, как Джеймс. Но всё же это было правдой. Лето одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года в основном было дождливым, не считая первых двух недель июня, которые Джеймс провёл в школе, когда сдавал итоговые контрольные за год, а потому и не успел насладиться той невыносимой жарой: тогда он почти не вылезал из библиотеки, что удивительно и нетипично для такого молодого человека, как он. Но оно, как говорится, того стоило, ведь за вполне приличные отметки отец — известный зельевар Флимонт Поттер, — вручил ему новую метлу Нимбус. Поистине отличная спортивная модель! Ох, если бы не дальнейшие события, Джеймс бы всё лето провёл на метле в небе. Но в конце июня, да и почти всё оставшееся лето, шли практически не останавливаясь дождь и ливень, потом ливень и дождь, а иногда они сменялись лёгкой моросью. И тот самый день не был исключением.

Дождь уже который день стучал по крыше, точнее, уже которую ночь. Из приоткрытого окна тянуло свежестью, а лёгкий ветерок, игравший с занавесками, приносил своими порывами капли холодного, и разумеется, мокрого дождя, который долетал как раз до кровати Джеймса и падал то на щёку, то на лоб. Так что ему не спалось, но "не спалось" — это ещё слишком мягко сказано. Лоб чесался просто зверски: чёртовы фантомные ощущения. Рогов-то не было, но всё равно казалось, что они есть. Из писем друзей Джеймс знал, что те оба столкнулись с похожей проблемой. Только у Бродяги, да и Хвоста тоже, до боли, как писал Сириус, зудела поясница. Ну, это логично, ведь у них обоих были хвосты, и не было рогов, как у него.

По потолку змеилась трещина, она была занятной: начиналась у косяка двери, проходила ровно над его кроватью и уползала за шкаф, где её уже было не видно. Чёрт! Можно сотню раз представить какую-то отвлекающую вещь, но лоб от этого меньше чесаться не будет. Можно было попытаться сосредоточиться на стуке дождя, или посчитать гиппогрифов, в конце концов, но мысли то и дело возвращались либо к рогам, либо к трещине на потолке. Может, потому что обе эти вещи были связаны. Додумался же он превращаться прямо в спальне, не рассчитал немного, и этими самыми рогами влетел в дверь, да так сильно, что деяние рогов теперь змеилось по потолку. Мама не оценила, отец тоже, но хоть, слава Мерлину, не стали допытываться, что такого он там делал — знали уже, что спрашивать бесполезно, либо окончательно привыкли к его закидонам.

Как вырубился, он и сам не понял, видимо, всё-таки отвлечённые мысли помогли. Вот только чувствовал он себя поутру всё равно разбитым, будто встал не с того копыта, да и по дороге до ванной комнаты собрал боками все углы, а что ещё кошмарнее для и без того не самого прекрасного утра, ударился мизинцем, когда выходил из спальни. То, что Джеймс добрался до стола к завтраку целым, можно было считать величайшей из удач, достойной мародёра.

Если не брать во внимание его злоключения и гадкий дождь за окном, утро можно было и впрямь назвать самым обычным и ничем не примечательным. Отец, как всегда по утрам, читал свеженький Ежедневный пророк. Не то чтобы там писали что-то уж очень интересное, это была скорее закоренелая привычка джентльмена быть в курсе всех последних новостей. С передовицы газеты сверкал белыми зубами в улыбке до ушей новый министр магии. "Всё в полном порядке", — гласили заголовки, — "всё очень хорошо", — врали они.

Да, в то утро только цветущий вид матери радовал глаз. Казалось, что Юфимия всегда так мила и весела, и ничто не может испортить её великодушного настроя. Потом, несколько месяцев спустя, он будет себя одёргивать, что то, что может испортить его матери настроение, всё-таки существует.

Это была сова, самая обыкновенная и ничем не примечательная сова. Министерская сова. С письмом. С печатью аврората. Да, три скрещённые палочки на красном сургуче печати. Суровый взгляд отца, взволнованный вздох матери. А он-то думал, что уже ничего не может сделать это утро ещё хуже.

Джеймс всегда восхищался своим отцом, не говоря об этом тому, конечно, но кажется, Флимонт и так об этом знал. Да и не зазорно это, восхищаться таким отцом. Флимонт Поттер был смелым и решительным, хорошим отцом и мужем, гением в зельеварении, да и коллег по Визенгамоту, куда он захаживал не так часто, приводил в трепет своим грозным взглядом и справедливыми решениями, ну, когда это, разумеется, было нужно самому Флимонту. Но иногда Джеймс своего отца боялся, нет, не так: побаивался. Вот как сейчас. То, с какой решительностью Флимонт ухватился за письмо, вскрывая его без ножа для бумаги, навевало немного жути. В тот момент Джеймс больше внимания уделил тому, чтобы разобрать, что скрывалось за реакцией отца на письмо, когда тот его читал, и совсем не обратил внимания на реакцию матери. Зря, конечно.

— Крепись, дорогая. Это Юдифь.

Не понял. Джеймс стремительно обернулся к матери. Та была бледна, весь её цветущий вид и радостное настроение испарились, как будто их и не бывало никогда в этом доме. Дрожащими пальцами Юфимия сжимала передник, по щекам покатились крупные слёзы. Джеймс не знал, что думать, что делать. Никогда он не видел свою маму в таком состоянии. И кто эта Юдифь, которая по всей видимости умерла? Джеймс никогда о ней не слышал.

За своими размышлениями он даже не заметил, как встал отец, подошёл к матери и усадил её на ближайший стул. Когда она закрыла лицо ладонями, а плечи её затряслись от рыданий, Джеймсу стало совсем тоскливо. Он не представлял, куда себя деть. Он не знал этой Юдифь, это было горе только его матери, да и рассказывать ему, похоже, никто и ничего не собирался. Отец махнул рукой на выход, мол, иди, не до тебя сейчас, ты же видишь её состояние. Уходи.

Чёртов дождь уже даже не бесил. "Сходить что ли прогуляться, поразмять копыта. Нет, везде слякотно, ноги будут разъезжаться. Вот потеха будет! Нет, не пойдёт". Вскоре Джеймс решил, что можно вернуться на кухню, он ведь так и не позавтракал.

— Джеймс?

Мама была всё такой же, эмм, зарёванной. Было странно даже думать такое о собственной маме, а не о какой-нибудь сопливой пуффендуйке на пару лет его младше, но тем не менее, это слово больше всего подходило. Зарёванная. Глаза красные, губы и плечи дрожат, лихорадочный румянец на щеках, а слёзы так и не остановили свой путь до подбородка, где срывались в свободный полёт. Юфимия была в чёрной мантии простого кроя и без украшений, комкала в руках вуаль. Ну, надо же. Кто эта Юдифь? Явно не просто знакомая, чтобы ещё и официальный траур по ней носить.

— Мы с отцом уходим, нам нужно в Министерство.

Вот и всё. Больше она ничего не хочет ему сказать?! Он заслужил больше объяснений, чем одно предложение. Если бы Джеймс был чуть больше с собой честен, то признал бы, что ему не понравилась вся эта обречённость и чувство того, что он не в силах что-либо сделать. Но ему было только пятнадцать, он ещё не до конца понимал собственные чувства.

— Кто она? — спросил Джеймс.

Юфимия дёрнулась, как от пощёчины, зажмурила глаза. Но как-то быстро успокоилась, и даже перестала мять в руках многострадальную вуаль. Наверняка считала про себя, была у неё такая привычка. Правда, до этого дня Джеймс не понимал, зачем его всегда спокойной и рассудительной матери такая привычка, как успокоение через счёт.

— Это моя сестра.

На него как ушат ледяной воды вылили. Хотя может, это дождь опять усилился, а он и не заметил. Чёрт! Он даже не знал, что у мамы есть, нет, была сестра. Джеймс вообще ничего не знал о родной семье его матери, а ведь она, эта семья, наверняка была.

— У неё осталась дочь, — тихо проговорила Юфимия.

Джеймс не умел шевелить ушами, хотя умел конечно, но то когда был оленем, а когда был человеком, не умел. К чему это? Ах, да. Именно в этот момент, когда он услышал про существование некой гипотетической девочки... ну почему гипотетической, самой что ни на есть настоящей, его родной кузины, которая оказывается где-то есть, ему захотелось пошевелить ушами, так, между делом.

— У неё больше никого нет, да?

— Нет, только мы, — мама опять шмыгнула носом.

То есть, гипотетическая, нет, самая настоящая кузина, можно сказать, сестра, теперь гипотетически или очень даже по-настоящему будет жить с ними? Может быть, даже за стенкой от него.

— Почему это только мы, нас целых трое, очень даже семья! — бодро ответил ей Джеймс.

Да уж, Сириус бы поржал над его красноречием. Мама посмотрела на него как-то недоуменно. Да, с красноречием точно беда. Подошедший отец, тоже в чёрной мантии, одобрительно крякнул. Всё-таки с красноречием всё в порядке, Флимонт же сразу понял, что Джеймс имел в виду.

Электра Юлиана Мур.

Это было как-то слишком сложно по мнению Джеймса, слишком по-чистокровному. Хотя, чей бы фестрал ревел. Джеймс Флимонт Поттер, Сохатый по прозвищу и второму естеству, сам был чистокровным из древнего волшебного рода. Но имечко его новоявленной сестрицы действительно было каким-то вычурным, больше подходящим тем же Блэкам. Бродяга бы подтвердил.

Может, сократить? Просто Электра Мур. Нет, надо поласковее, что ли. Или Электра Поттер?

Электра. Элюшка. Элли. Эль?

Эль.

Эль Мур?

Эль Поттер-Мур.

Оказалось, они были даже чем-то похожи. Если поставить их вместе перед зеркалом, то можно найти сходства. Чем Джеймс и занялся, когда тем же вечером родители привели домой тихую, маленькую девочку. Ну, как маленькую — оказалось, что они были погодками. Он родился в марте, а она — в декабре того же года.

Так вот, о сходствах. Она тоже была брюнеткой, но у Джеймса были короткие волосы, завивающиеся на концах, а у неё — длинная грива шелковистых блестящих волос до талии. Даже у Эванс её огненно-рыжие волосы были не настолько хороши, но конечно, если что Джеймс стал бы отрицать, что даже мысли такие в его голову закрались, но в тот момент Электра показалась ему самой красивой ведьмой, помимо мамы, конечно же. У неё был такой же нос, как у него, и такие же ямочки на щеках — он разглядел их, когда на следующее утро она робко улыбнулась ему за завтраком. Но на этом сходства заканчивались.

Электра была робкой и какой-то зашуганной. Джеймс связывал это с тем, что она совсем недавно осталась без матери, хотя он так и не узнал, что случилось с Юдифь. Эль почти не разговаривала, а по ночам, он знал, она плакала. Её всё-таки поселили через стенку от него. Днём возле окна, если не шёл сильный дождь, а если шёл, то при свечах, Эль листала его старые учебники, теперь она будет ими пользоваться. Иногда удавалось вывести её погулять под зонтом, но ненадолго и недалеко. Джеймс опять чувствовал себя тоскливо, он снова не мог ничем помочь. Отец сказал, что время лечит. Оставалось только ждать.

Через пару недель она уже брала его под руку на прогулках, да и уходили они теперь значительно дальше. Робко, и зачастую тихо, отвечала на его вопросы о том, что ей нравится. От погоды за окном до любимой квиддичной команды. Оказалось, что за все четырнадцать лет жизни она не видела ни одной игры. Джеймс посчитал своим долгом её просветить и рассказать, как играют в Хогвартсе, да и чего уж там, похвастаться, какой классный из него охотник.

Электра потихоньку оттаивала.

А ещё она была очень умной, даже слишком. Будто по щелчку пальцев разгадала его жутко таинственное поведение, просто в один момент заявив, что скоро рога чесаться перестанут. Как она связала его чешущийся лоб с анимагией, и тем более оленями, он так и не понял, да и не собирался, если честно. Эль была не из болтливых, а что ещё важнее, она была своей.

За всеми делами и заботой о новоявленной сестричке, Джеймс как-то даже не заметил приход августа и подскребающийся сентябрь. Отрезвило пришедшее от Сириуса письмо, ибо "какого дементора лучший друг посмел игнорировать его родовитую задницу", как сам Сириус выразился. Джеймса приглашали в поместье к Блэкам на день рождения Регулуса, чтобы как следует встряхнуть это болото, ведь там собирались все чистокровные сверстники, почти все поголовно змеи, а он мало того что не явился, из-за чего бедному Бродяге пришлось проводить время в компании навязанной невесты Алекто Кэрроу, так он ещё и не предупредил о том, что его не будет. Опять же, Бродяга не имел возможности успеть смыться. Во всём произошедшем Сириус винил его. Ну и правильно, конечно. Провинился Джеймс знатно, но, если честно, он забыл не только о чужом дне рождения, а даже о том, чтобы написать лучшему другу и спросить, как у того дела в его логове темнейших волшебников Британии. Как теперь просить прощения? А когда Сириус узнает, на кого его променял лучший друг, то обидится ещё больше. Мало того что на девчонку помладше, так ещё и на сестру. Нет, сам-то Джеймс ничего такого страшного в этом не видел. Просто у Бродяги были на редкость паршивенькие отношения с домочадцами, особенно с матерью, и не исключая младшего брата. Да, с Регулусом они порой цапались, как кошка с собакой, так и не скажешь, что родные. Просто были на удивление слишком разными.

Придумать Джеймс ничего не успел: Сириус явился сам незваным, в один прекрасный момент вывалившись на ковёр из камина, весь в золе. Посмотрел на их с Эль честную компанию, несколько секунд хлопал на них глазами, а потом разразился лающим смехом. Джеймс ничего не понял, Электра тоже смотрела на неизвестного гостя недоуменно.

— Теперь я понял, тут у тебя компания более приятная, — отсмеявшись, заявил Бродяга.

Лето одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года выдалось на удивление нетипичным, и не то чтобы Джеймс о чём-то жалел, просто странное было лето само по себе. Впереди ждали Экспресс до Хогвартса, встреча с друзьями и сокурсниками, яркая Лили Эванс со своим дружком Нюниусом, шутки и розыгрыши, ночные вылазки. Ах да, ещё уроки.