Заветное желание Гарри (джен)

― Это несправедливо, несправедливо!

Голос ― тонкий, отчаянный ― звенит негодованием, то тут же обрывается, кукожится и прячется под парту. Гарри приподнимает плечи и втягивает голову: жаль, он не может последовать за голосом; он бы рад провалиться сквозь пол. Или хотя бы вернуться на пять секунд назад и закусить губу до боли, до кровавых трещин, чтобы не позволить себе издать ни единого звука.

Профессор Снейп нависает над ним. Гарри макушкой чувствует взгляд его черных недобрых глаз ― неприязненный и пронзительный, который буквально прожигает насквозь.

Гарри исподтишка следит за тем, как изящные длинные пальцы комкают и без того измятый рисунок, а потом медленно рвут бумагу.

Сердце ухает в груди. Что сейчас будет? Обзовет последними словами, вышвырнет из класса, отправит к директрисе?

Ни один человек в здравом уме не станет перечить профессору Снейпу.

― Жизнь вообще несправедлива, разве вы не заметили? ― долетает до сознания Гарри. ― Встретимся на отработке, Поттер.

Отработка? Нет, что угодно, только не это.

Если верить старшекурсникам, Снейп не успокаивается, пока не доведет до слез. Он словно питается чужим горем. Как будто своего ему мало.

Нет, он не бьет. Хотя ходят слухи, что он хватал кого-то за шиворот. А чего стоит та история с одной девчонкой со старшего курса, которая из-за очередной безосновательной двойки нажаловалась отцу, и тот добился, чтобы профессора сняли с деканской должности. Шуму было…

Но это так, мелочи.

Он точно не станет пинать Гарри ногами, как Дадли ― любимый сынок опекунов. К счастью, бывших.

И не хрястнет дверью по пальцам, как тот же Дадли.

Просто поговорит с ним елейным голосом, привычно растягивая слова.

И Гарри узнает, что он никчемный заморыш. Услышит ― в который уже раз ― что ему дали первое место на конкурсе Ван Гога за красивые глазки, а не за талант, сирота потому что. Получит неимоверно сложное задание, не по учебнику, конечно. Гарри, может, справится, а, может, и нет ― как повезет. Но это еще не самое плохое.

Беда в том, что эта отработка не закончится никогда. Снейп не получит свое. Ведь Гарри не заплачет, как бы тот ни старался.

И не из-за вредности. Кажется, он просто разучился ― с того самого дня, как умер Мариус.

А хуже всего то, что еще недавно Гарри восхищался профессором и мечтал о том, чтобы поскорее перейти на третий курс, когда начнется самый интересный в мире предмет ― техника рисования.

А теперь он должен его ненавидеть. Этого хотят все. Этого негласно требует Снейп. Он больше не прощает слабости.

Значит, сегодня случится что-то ужасное. Что-то из ряда вон выходящее, что его сломает. И может, он даже почувствует себя хуже, чем у идиотов Дурслей. И снова не захочет жить… как раньше.

* * *

Как только звенит звонок, Гарри выбегает одним из первых в коридор, чтобы больше не встречаться со Снейпом взглядом. Отработка сегодня, в пять.

Огромные белые часы с четкими черными стрелками, висящие в самом конце холла, показывают десять утра.

Семь часов свободы. Одна секунда, две…

Минута… Пять минут…

Почему в этом мире все так устроено, что обязательно должно пройти ровно столько часов, сколько положено? Почему нельзя ускорить время?

Да, Гарри хочет, чтобы пять наступило прямо сейчас. Он не хочет ждать так долго. Неопределенность хуже всего.

Чувствуя слабость в ногах, он садится прямо на пол, подперев спиной стену, и опускает голову на колени.

* * *

Два года назад Гарри казалось, что он попал в сказку: его привезли в пансион для одаренных детей, хотя изначально собирались оформлять в обычный детдом с его строгими правилами и холодными стенами. Но даже там было бы лучше, чем у опекунов. Гарри смотрел на огромное старинное здание, похожее на волшебный замок, и его сердце млело. Он до конца не верил, что сможет рисовать сколько угодно, учиться как нормальный человек, жить в общей комнате с другими детьми, спать на кровати, питаться три раза в день. Что никто не станет рвать его рисунки, запирать в чулане, избивать до полусмерти и морить голодом. Он целых полгода жил в больнице ― восстанавливался после жестоких побоев, приходил в себя и старался поверить, что это больше не повторится. Что забрали от мучителей насовсем.

Но верилось с трудом, ведь другой жизни, чем у Дурслей, Гарри не видел и не знал.

В больнице его частенько навещали незнакомые люди, называвшие себя представителями органов опеки. Они-то и заприметили его художественные способности, и его мечта сбылась. Теперь Гарри мог учиться на равных с детьми из нормальных семей, поскольку руководство пансиона поддерживало неимущих и сирот и обеспечивало всем необходимым.

За несколько дней до начала учебы первокурсников познакомили с преподавателями. Гарри исподтишка разглядывал взрослых. Когда он увидел высокого мужчину в темном костюме, то не на шутку разволновался, ведь директриса только что назвала его деканом художественного факультета.

Здесь находилось четыре корпуса, отведенных под отдельные факультеты: художественный, музыкальный, танцевальный и театральный. И за каждый отвечал свой декан, выступающий в роли мини-директора. Гарри со свойственным ему недоверием разглядывал строгий черный костюм декана, темно-синюю рубашку, длинные черные блестящие волосы, а потом переключил внимание на лицо. Оно выглядело спокойным, даже добрым. Черные глаза неторопливо и внимательно оглядывали студентов. Иногда взгляд декана останавливался в одном месте, и его глаза словно вспыхивали счастьем, а сам он будто едва сдерживал улыбку. Гарри тогда подумал, что этот человек наверняка получше Дурслей: на него приятно было смотреть, и он не казался опасным. А когда строгая директриса толкала длинную речь, первокурсники заскучали и начали потихоньку перешептываться.

― Декан такой классный, но он будет нас учить только с третьего курса, ― еле слышно говорил кто-то сзади. Гарри тут же навострил уши: он все видел, все замечал и был готов ко всему. Привычка, укоренившаяся в нем с раннего детства.

― Откуда ты знаешь? ― спросил кто-то другой.

― Мой папа лично с ним знаком, ― хвастливо сообщил первый. ― Он говорит, что профессор Снейп ― лучший преподаватель пансиона, его все любят, потому что он справедливый и добрый.

Гарри счастливо вздохнул. Сказка только начиналась и обещала быть чудесной от первых слов и до самого конца. Он не испытывал ничего подобного, живя с противными опекунами. И он все смотрел и смотрел на декана, который, по словам директрисы, был чуть ли не волшебником, способным решить любую проблему и желающим вникать в дела первокурсников, ведь к нему можно было обратиться с любым вопросом или просьбой.

Когда директриса закончила свою речь, студентам разрешили разойтись по общим спальням, разложить вещи, познакомиться, сделать множество важных дел перед началом занятий. Толпа малышни дрогнула и хаотично задвигалась к выходу, где старосты и воспитатели выстраивали всех в колонны и старательно следили за дисциплиной. Гарри никуда не спешил. Он все смотрел на Снейпа и думал, что, наверное, никогда не решится подойти к нему, даже если это будет необходимо. Он просто не умел просить о помощи.

Из толпы отделился маленький щуплый мальчик с прямыми черными волосами до плеч. Он смело побежал вперед, взобрался на помост, где стояли кафедра и длинный учительский стол, и ринулся к декану ― тот едва успел его подхватить. Гарри вздрогнул: что сейчас будет? Он совсем не ожидал, что лицо Снейпа озарится такой светлой улыбкой. Он взял мальчика на руки, прижался к нему лицом с таким видом, как будто это самое ценное, что у него есть, а потом долго говорил с ним о чем-то, глядя с нежностью.

Гарри все стоял и смотрел.

«Сын», ― что-то подсказало внутри. Это сын декана. Вряд ли бы этот высокий внушительного вида мужчина так обращался со студентами, будь он хоть трижды добрым и заботливым. И уж точно он не захотел бы взять Гарри на руки.

Гарри не знал, каково это ― быть сыном, быть любимым, хотя наблюдал подобную картину не раз со стороны. С Дадли возились и сюсюкались, как с младенцем, даже когда тому исполнилось семь. Гарри прекрасно знал, что он чужой, и когда его просто не шпыняли, уже было отлично. Наверное, он должен был завидовать всяким маменькиным и папенькиным сынкам, но он не чувствовал ничего.

Однако сейчас в его сердце что-то проснулось. Гарри с удивлением обнаружил, что его переполняет радость за этого маленького черноволосого мальчика, у которого такой замечательный отец. Гарри многое бы отдал, чтобы хоть на несколько минут побыть на его месте, почувствовать как это, когда тебя обнимают, целуют в лоб, поглаживают по спине и говорят добрые слова. Но он понимал, что это невозможно. Это все не для него. Все, что оставалось ― радоваться чужому счастью.

Мариус, сын декана, попал в параллельную группу. Гарри втайне пожалел, что они не будут пересекаться: мальчик внешне походил на отца, и у него были такие же добрые глаза. Гарри казалось, что он не станет драться или смеяться над ним. Но он только со стороны наблюдал за тем, как Мариус делится конфетами с одногруппниками, общается со всеми легко и непринужденно. С его круглого миловидного лица почти никогда не сходила улыбка, и во время перерыва в коридоре его окружала толпа первокурсников. Только Гарри среди них никогда не было.

Но все же ему довелось с ним познакомиться.

Гарри опаздывал на нелюбимую алгебру, потому что задержался в небольшом зале, сплошь увешанном картинами. Он часто там прохаживался во время перерывов, рассматривал, думал, мечтал. Ему больше нравилось оставаться одному, чем находиться среди тех, кому до него нет никакого дела и с кем Гарри не умел находить общий язык. Он просто не знал, как подойти, что сказать… Как только ему хотелось это сделать и даже верилось, что все получится, как надо, не хуже, чем у других, сразу перед глазами возникал образ тети Петуньи, ехидно говорящей, что он ничтожество. Или дяди Вернона, орущего, брызгающего слюной и отвешивающего тяжелые подзатыльники только потому, что Гарри подошел к нему и задал какой-то простой невинный вопрос. Тогда он не обращал внимания на других людей: они представлялись ему чем-то расплывчатым и неопределенным. В школу его не отдали, когда ему исполнилось семь, а с соседями и прохожими ему строго-настрого запретили разговаривать.

Единственными людьми, которых он знал, были опекуны. И Дадли.

Конечно, Гарри понимал, что пыльным чуланом, заменившим ему комнату, и домом Дурслей мир не заканчивался. Где-то там жили нормальные семьи с нормальными детьми. Он узнавал об этом из телевизора, который смотрел исподтишка за углом гостиной, когда дядя Вернон отдыхал после работы, развалившись в кресле. Или сквозь щелочку двери, ведущей в комнату Дадли, за что ему часто влетало. Или из книг, которые рвал и выбрасывал его так называемый братец, хотя братом никогда не был: Гарри до сих пор содрогался каждый раз, вспоминая о нем.

На самом деле он вполне радовался тому, что его теперь не бьют, досыта кормят, разрешают рисовать и ходить в библиотеку. Обо всем остальном, что было у других детей и чего он не мог получить, просто старался не думать.

Гарри бежал, надеясь, что его не слишком отругают за опоздание. Если вообразить, что бы сказали ему на месте преподавателя Дурсли, то все, что он услышит в классе ― лишь детский лепет. Он и не к такому привык. Тем не менее, не хотелось портить отношения с преподавателями, которых Гарри если не любил, то хотя бы уважал. В какой-то момент ему показалось, что за спиной выросли крылья. Он взлетел и… приземлился. Весьма неудачно.

― Эй, ты в порядке?

Сквозь боль в левой руке Гарри пытался сообразить, где он и что произошло. Рядом стоял какой-то мальчишка и протягивал ладонь.

Мариус. Конечно, ему можно безнаказанно разгуливать после звонка сколько угодно. Гарри чуть не закатил глаза, но вовремя опомнился: сына декана лучше не злить, а то неизвестно, что взбредет тому в голову. Он с трудом сел. Боль в руке потихоньку отступала. Гарри надеялся, что Мариусу надоест вот так стоять и он уйдет, но тот настойчиво протягивал ему руку.

― Можешь встать? ― Голос Мариуса звучал взволнованно. ― Слушай, если тебе плохо, я позову кого-нибудь… ― Он даже сделал шаг назад, но Гарри хрипло выдавил:

― Нет… не надо.

― Все равно, пойдем к медсестре. ― Мариус оказался слишком деятельным. Он даже попытался поднять Гарри, но тот вывернулся и поднялся сам, стараясь лишний раз не задевать поврежденную руку.

― Нет, ― снова ответил Гарри. Ему не хотелось лишнего внимания, особенно в такой момент, когда он так слаб и беззащитен. Он привык лечить себя сам и вполне справлялся с болью ― ему не привыкать.

Однако Мариус считал иначе. Он взял его под здоровую руку и медленно, но настойчиво повел вдоль коридора к лестнице, ведущей на этаж, где располагался медкабинет.

― Ты так летел… я испугался, наверное, больше тебя, ― не умолкал по дороге надоедливый сын декана. ― Ты вообще куда так бежал? У нас сейчас алгебра… А, ну да, ты же из второй группы, мы иногда учимся вместе… А я тебя видел еще раньше. Как тебя зовут?

Гарри все пытался вырваться и сбежать, но тот держал крепко и не отпускал. Мариус представился сам, как будто совсем не обижаясь, что ему ничего не ответили. А в медкабинете, где Гарри вправили вывих и наложили тугую повязку, Мариус сидел рядом и за всем наблюдал, хотя ему несколько раз сказали, чтобы отправлялся на занятия. Гарри не хотел замечать его сочувственного выражения. Не хотел, чтобы его держали за руку или гладили по плечу. Он просто хотел, чтобы его оставили в покое.

Гарри даже дали справку об освобождении от занятий на несколько дней. Он был уверен, что за это время Мариус о нем просто забудет. Но в столовой на следующий же день сын декана подсел к нему за стол. Через день тоже. Гарри не мог понять: как можно оставить целую гущу галдящих веселых детей, и сесть к нему, неуклюжему угрюмому мальчишке, который вечно обедает на отшибе и ни с кем не дружит. Мариус раз за разом открывал для Гарри новый мир, где не было ненужных детей, а самый популярный мальчик первого курса считает нормальным общаться с кем-то унылым, молчаливым и скучным.

Удивительно, но Мариус больше не оставлял его в покое с того самого дня, как Гарри глупо свалился к его ногам. Он находил его везде: в зале с картинами, в библиотеке, даже в общей спальне, где сам Мариус, конечно, не ночевал. Он вылавливал Гарри, где только можно, и говорил, говорил. Поначалу это была односторонняя беседа, но в какой-то момент Гарри заинтересовался: Мариус рассказывал о книгах, которые прочел за лето. Гарри, оказывается, тоже их читал, поэтому вдруг осмелел и заговорил. С каждым разом ему было все легче и легче это делать. К тому же Мариус всегда смотрел на него своим внимательным взглядом и его черные глаза никогда не насмехались над ним. «Папа не любит мне читать сказки, ― как-то поделился он, ― но говорит, что я могу читать их сам, он не запрещает. Зато он читал мне на днях «Тома Сойера», а летом мы прочитали «Полианну».

Гарри тоже читал эти книги, от которых Дадли с такой легкостью отказался и выбросил в мусорное ведро. Конечно, он сказал об этом Мариусу, умолчав о неприятных подробностях.

Казалось, все что Гарри говорит и делает, Мариус считает не просто нормальным, а очень классным. «Колоссально!» ― так он говорил, когда хотел выразить восторг, и Гарри быстро перенял у него это словечко. Они обсуждали много всего, в том числе и конкурс, на который Гарри готовил картину. Мариус не слишком хотел участвовать, но ему придется, потому что того хочет отец. А вот за Гарри болел всей душой и верил, что тот победит.

― Слушай, а приезжай ко мне в гости на Рождество! ― вдруг предложил Мариус в предпоследний день перед зимними каникулами. ― Папа, думаю, будет не против… а твои родители, они смогут тебя привезти?

У Гарри похолодела спина. Он осознал, что за все время их общения Мариус ни разу не поинтересовался, откуда он и есть ли вообще у него семья. Сам же Гарри уже знал, что у друга умерла мама, когда тому было два года, и что отец воспитывает его сам. Мариус слишком много говорил о себе, но Гарри только радовался: он не хотел рассказывать о себе. Хвастаться ему было нечем.

― Думаю, что нет, ― уклончиво ответил он на великодушное предложение.

― Ну… тогда папа сам сможет тебя забрать, ― тут же нашел выход Мариус. ― Это же колоссально, если ты приедешь! Или… ― он вдруг замялся. ― Ты не хочешь?

Гарри хотел. Очень. Если бы он провел праздники с Мариусом, с которым было так легко и спокойно, это было бы лучшее Рождество в его жизни. Вот только он не мог сказать правду, поэтому неопределенно дернул плечами.

― Может ты куда-то уезжаешь на каникулы? Многие едут в Швейцарию, я слышал, ― немного смущенно произнес Мариус. ― Конечно, это колоссальная поездка, я все понимаю и…

― Я не еду в Швейцарию, ― перебил его Гарри, мечтая куда-нибудь исчезнуть.

― Тогда, может, твои родители…

― У меня нет родителей, ― решился признаться Гарри.

― Как это нет? Вообще? ― опешил Мариус. Его лицо стало таким несчастным, что Гарри почти его пожалел. ― А может тогда… опекуны…

― Вот только их мне еще не хватало! ― сердито отозвался Гарри. Наверное, это был первый раз, когда он не смог сдержать злость при Мариусе. Все остальное время он очень старался.

― Значит…

― Значит, ― продолжил за него Гарри, ― я останусь здесь. И на Рождество, и на все лето. Знаешь, я не жалуюсь и очень благодарен тем, кто заботится обо мне.

Последние слова он отчеканил, после чего развернулся и убежал. Останься он чуть дольше, мог бы наговорить обидных вещей Мариусу, который совсем их не заслуживал. Мариусу, который был слишком легкомысленым, слишком веселым, слишком счастливым, способным делиться своим счастьем со всеми, да так, что даже Гарри перепадал большой кусок. Мариусу, который ничего не знал об обратной стороне жизни, а если и знал, то только сказки с хорошим концом, когда сирот забирают к себе добрые опекуны или усыновляют чудесные люди, мечтающие заботиться о подкидышах.

К счастью, Мариус в тот день его больше не искал. А на следующий Гарри сам решил его найти, чтобы извиниться за грубый тон и попрощаться, поскольку они не увидятся целых три недели. Он пробежался по коридорам: везде сновали радостные студенты с первого по пятый курс. Одни уже волокли разного размера чемоданы, другие оживленно рассказывали о своих планах на каникулы, третьи тихонько сидели на лавках в ожидании родителей.

Гарри быстро огляделся: нигде не мелькала маленькая фигурка с черными длинными волосами, которыми Мариус всегда так озорно взметал, когда мотал головой. Тогда он побежал на третий этаж, где в самом тупике находился кабинет декана. У двери он притормозил, услышав голоса. Мариус был там. Сердце Гарри взволнованно забилось, когда ему показалось… нет, не показалось. Мариус назвал его имя.

― Да, папа, вчера я кое-что пытался тебе рассказать, а ты не слушал, ― с нотками возмущения говорил Мариус, а Гарри приник ухом к двери. ― У Гарри никого нет, и Рождество он проведет один, в пансионе.

― Он не останется один, таких детей здесь немало, ― терпеливо говорил ему отец. ― Мне жаль, что это тебя расстроило…

― Так не должно быть, ― перебил Мариус. ― Давай возьмем его к себе на каникулы? Он будет спать в большой комнате на диване…

Гарри весь замер, стараясь не пропустить ни одного слова.

― Малыш, мы не можем взять к себе всех, кто в этом нуждается, ― мягко ответил Снейп. И Гарри стало интересно: обидится ли Мариус на малыша? Но судя по всему, это было обычное нежное слово, сказанное отцом своему сыну.

― Зачем всех? ― В голосе Мариуса слышалось искреннее удивление. ― Только Гарри. Он ведь мой лучший друг…

Сердце пропустило удар. Друг? И не просто ― а лучший? Как это возможно, чтобы Гарри посчитали настолько важным и ценным, чтобы так назвать?

― У тебя много друзей, Мариус, ― напомнил ему его отец. ― И мы…

― У меня вообще нет друзей, ― к удивлению Гарри произнес Мариус. ― Все они… они просто дружат со мной, потому что ты ― мой папа, ― немного смущенно добавил он. ― Они не настоящие. Не такие, как Гарри. Он вообще поначалу не хотел со мной разговаривать. Значит, ему было неважно…

― Да, я понимаю, ― в голосе Снейпа звучало сожаление, но не более того. ― Но так не делается. Если этот твой Гарри ― сирота, нельзя давать ему ложную надежду.

― Какую еще ложную надежду? Ведь я собираюсь и дальше с ним дружить…

― Эти три недели не пройдут для него бесследно, ― продолжал говорить о чем-то своем декан так же мягко, но напористо. ― Он может ко мне привязаться, понимаешь?

― Но…

― Мне придется заботиться о нем, как и о тебе. ― Снейп не позволил Мариусу его перебить. ― Но я к этому не готов. Понимаешь, я не готов взять к себе сироту, любить его, как сына, посвящать ему время. У меня нет на это ни желания, ни сил, к тому же, ― его голос стал совсем тихим и нежным, ― у меня есть ты. И мне не нужен кто-то еще.

― Но папа, это же не навсегда, а только на три недели! ― воскликнул Мариус, видимо, не желая сдаваться.

― Это безответственно. ― Голос декана стал тверже. ― Это хуже, чем взять котенка с улицы, поиграться, а потом отнести обратно. Помнишь, мы говорили уже об этом. И я не могу. ― Его голос внезапно охрип. ― Не могу осознанно ранить этого ребенка, ведь я знаю, к чему это приведет. Извини, но я не поступлю так, будто ничего не понимаю, только чтобы тебе угодить.

― Папа… ― Голос Мариуса задрожал. ― У тебя тоже был такой друг, да? У которого никого не было?

― Допустим.

― Тогда давай возьмем Гарри навсегда!

― Вряд ли я смогу полюбить чужого ребенка, ― со странной горечью ответил Снейп.

― Но ты ведь сам говорил, что дети ― это ангелы, которые несут добро и свет, ― грустно пробормотал Мариус.

― Да, но когда я так говорил, я имел в виду только тебя, ― ответил тот.

Гарри, затаив дыхание, слушал и думал о том, что декан говорил с сыном вежливо, как с равным, и не сюсюкался. В этом было что-то хорошее и… настоящее. С Дадли вечно нянчились и позволяли делать ему все, что он захочет. Однако Снейп смог отказать сыну, при этом не было ни капли сомнений, что он его любит ― с такой нежностью и теплом он с ним говорил, хотя в его голосе звучала и твердость.

― Но я все еще могу с ним дружить, правда? ― тихо спросил Мариус, и Гарри снова навострил уши. Было бы ужасно, если бы декан запретил, но тот ответил:

― Да, почему же нет? Но в пределах пансиона ― к сожалению, только так.

― А… я могу что-то подарить Гарри на Рождество?

― Конечно, малыш, можешь выбрать любую из своих игрушек.

Потом послышался быстрый топот ног. Дверь резко открылась, Мариус выбежал из кабинета ― наверняка, чтобы попрощаться с одногруппниками. А может ― чтобы найти его. Гарри еле успел отойти и вжаться в стену. Он совсем был не готов с ним говорить, а уж тем более ― давать понять, что слышал весь разговор о себе. Тот, к счастью, его не заметил.

Тем временем дверь снова открылась и вышел сам декан. Он окинул Гарри быстрым взглядом и принялся закрывать кабинет на ключ. Гарри пытался тихонько ускользнуть, но тот снова на него посмотрел. На этот раз взгляд его был пристальный и внимательный.

― Что вы здесь делаете? ― обратился он к ошарашенному Гарри, который, наверное, сделал большие глаза. Он всегда их выпучивал, когда пугался или не знал, что сказать ― и лихорадочно придумывал ответ.

― Хотели что-то спросить?

― Нет… ― пробормотал он, не зная, что лучшего сказать.

― На этом этаже первокурсникам делать нечего, ― заявил Снейп. ― Прячетесь или… кого-то ищете?

Проницательный декан мог вот-вот догадаться, кто он такой. Гарри весь задрожал. Нет, он не может сейчас глянуть ему в глаза и сказать: «Да, это я, друг Мариуса… кажется, его единственный настоящий друг. Кажется, это меня вы только что не захотели пригласить к себе на Рождество, потому что вы слишком ответственный». Он не может и не хочет услышать это снова от человека, который ему так нравился, но которому не нравился он. Если подумать, отец Мариуса даже не потрудился узнать, что это за друг такой у его сына.

Нет, лучше пусть тот никогда ни о чем не узнает. Ведь уже меньше, чем через два года Гарри будет у него учиться, и к тому времени Снейп забудет об этом разговоре, если только Мариус не станет слишком много о нем рассказывать. Он совсем не хотел, чтобы декан воспринимал его как слабого никчемного сироту, которого следует обходить десятой дорогой, только чтобы тот нечаянно к нему не привязался.

Гарри так разозлился от этих мыслей, что больно закусил губу, только бы не выдать свои эмоции. Отец Мариуса не виноват, что у Гарри никого нет ― это правда. И он не обязан брать к себе в дом всех сирых и убогих. Это тоже правда.

Пока Гарри мучительно обдумывал, что ответить, на него посыпался шквал вопросов:

― Почему молчите? У вас все в порядке? Как вас зовут?

― Поттер, ― еле выдавил из себя он. Ни за что не скажет ему свое имя!

По крайней мере, сейчас.

Хотя это же несложно ― зайти в учительскую, открыть список первокурсников и узнать, кого из них зовут Гарри.

― Занятия закончились, идите в общую комнату, Поттер, ― потребовал декан не зло, но настойчиво. ― Разве вам не пора собирать вещи? Я могу вас проводить, чтобы вы не заблудились.

― Н-не надо, сэр, ― сглотнул Гарри. ― Я сам… п-пожалуйста. И-извините…

Он всегда заикался, когда нервничал. А сейчас он нервничал просто колоссально. Он развернулся и на деревянных ногах поспешил прочь, спиной чувствуя пристальный взгляд. Гарри надеялся, что не упадет и не опозорится еще больше. Лишь завернув за угол, он облегченно вздохнул.

Ему отчаянно не хотелось показывать свою обиду. Он не хотел, чтобы Снейп узнал, что ему не нужно собирать вещи, не хотел слышать слов утешения, ведь это все равно пустые слова: никто не возьмет его к себе на Рождество. А как было бы замечательно провести его вместе с Мариусом!

Гарри зашел в туалет и немного всплакнул. Успокоившись, он быстро вытер лицо рукавом: сюда мог зайти декан, и ему снова пришлось бы отчитываться по полной программе, почему плачет, почему не собирает вещи и все в том же духе.

Все потому, что декан слишком ответственный и не оставил бы его в покое. И потому, что Гарри может и ангел, это если с натяжкой, но все-таки чужой. А точнее ― ничей.

Гарри пошел в общую комнату, стараясь не расстраиваться, что с Мариусом он так и не попрощался. Но на следующий день он очень удивился, когда увидел друга, идущего по коридору. Тот заметил Гарри и его лицо просияло.

― Я попросил папу взять меня с собой, ― с ходу начал он. ― У него тут еще какие-то дела… А у меня кое-что для тебя есть.

Мариус достал из кармана небольшой, но массивный фонарик. Сразу было видно, что это дорогая штуковина.

― С Рождеством, Гарри, ― сказал он, протягивая фонарик, и почему-то отвел глаза. ― Я так хотел провести его вместе с тобой… ничего не вышло. ― Его голос звучал очень тихо, и если бы Гарри не стоял рядом, он точно бы ничего не услышал. ― Но через год папа согласится… я его уговорю, вот увидишь! ― с уверенностью закончил он и улыбнулся.

― Спасибо. ― У Гарри не нашлось других слов. Он опустил глаза в пол и крепко сжал губы. У опекунов ему никогда не дарили подарков, и он просто разревелся, когда в прошлом году ему преподнесли коробок с разными конфетами. Это казалось ему таким богатством! А фонарик, который он сейчас сжимал в руке, вообще был чем-то волшебным, фантастическим и будто ненастоящим. Ему не могут дарить такое, ведь он урод, никчемный, он сирота, никому не нужный мальчишка, у которого никогда не будет друзей…

Так ему внушали целых семь лет.

― Смотри, тут есть такая кнопка, которая включается и дает такой сильный свет, как дальние фары. Ты же знаешь, что такое дальние фары?

Мариус увлеченно начал показывать достоинства фонарика. А их оказалось немало. В нем был даже встроенный калейдоскоп, чтобы показывать яркие картинки в темной комнате на стене.

― Может, оставишь его себе? ― спросил Гарри, не понимая, как Мариус так легко расстался с таким сокровищем. ― Тебе же он тоже нравится. И наверное, ― он поежился, ― тебе его отец подарил… он не будет ругаться?

Мариус ответил не сразу.

― Вообще-то мне его никто не дарил, ― сказал он, и его бледные щеки покраснели. ― Я его купил за свои карманные деньги.

― Но… ты не должен… ― мучительно пытался возразить Гарри, однако Мариус его перебил:

― Я купил это для тебя, ― с этими словами он порывисто его обнял, отчего Гарри просто одеревенел. Он не знал, как себя вести, и стоял как солдатик с опущенными руками по швам.

― Мы ведь будем дружить? Если ты хочешь, конечно, ― Мариус его отпустил и серьезно взглянул на него своими темно-карими глазами. ― Я очень скоро вернусь. Всего три недели. Знаешь, эти каникулы так быстро пролетают…

Гарри хотел. Он так жалел, что не сказал Мариусу много всего. Например, что тоже считает его самым лучшим другом, хотя у него и не было друзей для сравнения. Что Мариус ― единственный, кто воспринимал его всерьез и кому он хоть немного нравился. Что его подарок просто колоссальный, что Гарри счастлив, и это его лучшее Рождество…

Но он просто кивнул, не найдя слов и чувствуя, что еще вот-вот, и слезы хлынут потоком. Нет, он не собирался показывать, какой он слабак.

А через несколько дней Мариус гулял во дворе, поскользнулся и попал под машину. Его могли спасти, но в больнице остановилось сердце.

Нелепейшая ужасная ошибка, говорили оставшиеся на праздники воспитатели. Студенты подавленно молчали.

Гарри казалось, что его жизнь разделилась на до и после. В прошлой жизни был кто-то, кто считал его своим другом. В этой, теперешней ― остался лишь его призрак. Гарри механически сжимал пальцами фонарик, неизменно лежащий кармане брюк, медленно ощупывал кнопки, стеклянную часть и представлял, как он выглядит. Чтобы отвлекаться. Чтобы думать о чем-то другом и не сойти с ума. Но в голову лезло одно: Мариус остался только в его воображении, и его лицо скоро забудется. И если его подарок можно легко вынуть из кармана и рассмотреть, то человека вернуть не получится. Гарри больше не увидит его никогда.

Три недели каникул пролетели как в тумане. Гарри не запомнил праздника, не почувствовал вкуса конфет и мандаринов, которых ему щедро надарили. В пакете с благотворительным подарком лежал еще альбом с плотными страницами для акварели, новые кисти из натурального ворса, чашка-непроливайка и что-то еще. Это было настоящее богатство для сироты, но Гарри даже не улыбнулся. Он не видел горящих огней на елке ― на той самой елке, которую можно было даже потрогать, и никто бы не дал ему по рукам. Он не помнил, о чем был спектакль в кукольном театре, откуда все вернулись, восторженно голося. Он хотел одного: заставить эти дни вернуться обратно и сказать Мариусу, чтобы он не выходил гулять один. Потому что без него плохо. Очень плохо.

Но еще хуже Гарри стало, когда он впервые после праздников увидел профессора Снейпа. Тот был не похож сам на себя: его всегда ухоженные, приятно блестевшие волосы потускнели и спутались. Одежда выглядела мятой и неряшливой. Сам он был неестественно бледен, морщины на его лице углубились, как будто он постарел сразу лет на десять. Но самым страшным был его взгляд ― застывший, остекленевший. В черных глазах Гарри увидел отражение своего отчаяния, но это была лишь его малая часть. На самом деле там зияла пропасть. Эта бездна медленно затягивала Гарри, и он погружался туда вместе со Снейпом, пока не почувствовал, что просто не выдержит ни капли этой боли. Он с усилием отвел глаза, почувствовав себя настолько подавленным, что ему захотелось спрятаться от всех. И никогда, никогда больше не видеть этого человека, который ежесекундно всем своим видом и взглядом подтверждал, что Мариуса больше нет.