Третий не лишний (гет)

Слезы высохли. Плакать уже давно было нечем, но глаза по-прежнему жгло.

Она куталась в боль, словно в покрывало, упиваясь её раскаленными иглами, вонзающимися не в кожу, в самую душу. Ядовитые языки ревности вылизывали нутро, жадно обгладывая обнажившиеся нервы, будто собаки — кости.

Она впивалась ногтями, не чувствуя, что сдирает с себя кожу, — так велико было желание навсегда избавиться от его прикосновений. Стереть. Выдрать с корнем все: и малейшие воспоминания, и даже их отголоски. Чтобы больше ничего и никогда не напоминало о нем.

Кровь вязкими горячими ручейками стекала по запястьям, пачкала платье и крохотными взрывами разбивалась у ног. Вдребезги. Как и её душа.

А вот мысли были далеко.

Она винила себя и свою вздорность. Проклинала свою чёртову гордыню и невозможность повернуть время вспять.

Она ненавидела его за желание изменить её характер, её сущность. Потому что знала, что именно такой и полюбилась ему. Что именно такую её он и желал.

Она не могла простить ему того, что он так и не понял: явись он к ней сам, она бы бросилась ему в ноги, вымаливая прощение. Но он не пришёл. Прислал гонцов...

На что она надеялась, отсылая их прочь? Конечно, на то, что он сам придёт за ней. Но он поступил так, как поступает большинство, — пошёл по наиболее лёгкому пути. Нашёл ей замену. Жалкую копию. И довольно быстро. Несмотря на чувства, что не просто горели, а кипели и полыхали. Несмотря на неясность в отношениях. Выстроил стену, вооружившись гордостью и опираясь лишь на собственные обиды, одним махом отсекая прошлое и руша надежды на будущее.

Всё, что он ей оставил, — боль, что нещадно разъедала изнутри и рвалась наружу, раздирая покровы...

Последний лоскут кожи упал на землю, которая уже была не способна впитывать кровь.

Раскалённый воздух огнем обжег обнажившуюся плоть, что стягивалась и высыхала, покрывалась плотной уродливой корочкой.

Огонь, из которого она когда-то была создана, опалил спину. Лопатки пронзило острой болью, порождая в груди хриплый рык. Это, вспарывая едва зажившую плоть, на свободу рвались нетопыриные крылья.

Теперь у нее больше не было ни шикарных огненно-рыжих шелковистых волос, ни нежной алебастровой кожи. Прежними остались только глаза, в уголках которых поблескивали слезы.

Пронзительный надрывный крик вырвался из воспаленного горла.

Она осела, закрывая лицо руками и содрогаясь в рыданиях.

Она хотела освободиться. Она просила дать ей силы. Она молила о забвении. Но у высших сил своеобразное понятие о свободе и плате за неё.

Её слезы теперь способны дарить жизнь, но поцелуи её отнимают.

Она способна менять внешность, представая то самой красивейшей женщиной, то уродливым демоном ночи. Она — мать, рыдающая над каждым мертворожденным ребёнком. Она — огонь, без разбора сжигающая всякого, кто попадается в её сети.

Она свободна. Всесильна. И проклята...

И она будет платить вечно.

Потому что имя ей — Лилит.