Участковый (джен)

По пыльной дороге, ведущей на окраину посёлка, шло четверо человек: трое мужиков и один мальчишка. Все они несли с собой вёдра и лопаты — дело шло к окончанию бабьего лета и пора было копать картошку. Шли молча — сбора урожая, хоть только благодаря ему они выживали в последние годы, никто не любил. Но выбирать было не из чего, да и, в общем-то, незачем. Поэтому и собрались всей семьёй, не взяв с собой только женщин, чтобы не мешали уговорить в процессе пару, а может, и больше, бутылок водки, захваченных, конечно, с собой и весело звенящих в ведре, что держал старший из мужиков.

Путь до огорода был не так уж и далёк — тот находился за старой промбазой на берегу маленького озера, которое все, от мала до велика, в посёлке, к недоумению мальчика, шедшего вместе со своими двумя дядьками и отцом, называли Ирюпинским.

Дойдя до картофельника, мужчины первым делом пропустили по стаканчику и только потом взялись за лопаты. Дело шло споро — взрослые подкапывали уже пожухшие кусты картошки, а мальчишка в две руки её собирал, изредка зарываясь глубоко в землю. Но ближе к середине поля мужики немного подустали, мальчик тоже выдохся, и они присели отдохнуть.

Пока дядьки и отец раскуривали папиросы и опустошали потихоньку уже початую бутылку, мальчишка наслаждался бутербродами и чаем из термоса и обдумывал, как сбежать хоть на несколько минут на старую промбазу — выкурить с утра припасённую папироску. Хоть он и не сомневался, что его дядьки и отец прекрасно знали о том, что он курит, но всё равно наглеть и дымить перед ними, чтоб заработать как минимум леща, он не собирался.

Поозиравшись по сторонам и поняв, что уйти незаметно у него не получится, мальчик решился спросить о том, что давно вызывало у него недоумение, — о странном названии озера, у берегов которого они как раз расположились на отдых.

— Пап, а почему озеро Ирюпинским называется?

— Озеро? — оторвавшись от разгоревшегося несколько жарко спора, через несколько секунд переспросил его отец. — Знаешь…

— Ха, да не слушай ты его! — перебив его, рассмеялся дядя Вова. — Он в то время в армии кирзачи стаптывал и эту историю только понаслышке знает.

— А расскажите, дядя Вова!

— Значит, дело было так…

* * *

Летнее утро накрыло тяжёлым, удушливым зноем маленький посёлок, расположившийся в распадке между двумя сопками. Сонные и вялые от жары люди неспешно выходили из своих домов и шли на работу, сквозь зубы матеря погоду и будний день. А в поселковом клубе, за дверью с вывеской «Участковый», мужчина, зевая, встал с дивана, на который прилёг отдохнуть пару часов назад, и уселся за стол, с тоской оглядывая кипы ещё не разобранных бумаг.

— Игнатьич! — хлопнув дверью, вбежал в кабинет участкового довольно немолодой мужчина в потёртом твидовом пиджаке и чёрных отутюженных брюках. Остановившись на пороге, он отдышался, согнувшись при этом в три погибели, и вновь повторил: — Игнатьич!

Сидевший за столом капитан милиции устало поднял голову от бумаг, над которыми трудился уже вторые сутки, и произнёс тоскливо:

— Что случилось, Олег Фёдорович?

Олег Фёдорович Лонков поначалу усмехнулся, увидев полные грусти и покрасневшие от недосыпа глаза участкового, а потом, вспомнив причину своего появления у него, выдохнул:

— Магазин…

— Что магазин? — насупился милиционер. Алексей Игнатьевич заступил в должность спустя год после двух громких преступлений лета тысяча девятьсот семьдесят первого года, в ходе расследования одного из которых был убит прежний участковый инспектор. И вот уже без малого пять лет хранил порядок на своей территории. Конечно, хватало проблем и мелких правонарушений, но таких громких и резонансных преступлений, как убийство детьми своего отца или игра в футбол зашитой в мяч головой милиционера, больше не случалось.

— Ограбили магазин мой и Витьку-бича порешили! — воскликнул Олег Фёдорович, картинно заламывая руки, несколько преувеличивая собственную трагедию. Деньги в кассе он оставил вчера вечером только из-за того, что их было немного, и вернуть выручку можно было всего лишь за удачных полдня, которые теперь хоть как его ожидали в скором будущем. Шутка ли, ограбление, да ещё и с убийством — всякий заглянет поглазеть на место преступления, а зайдя — скорей всего, что-нибудь и купит, чтоб лишний раз до магазина не тащиться. А Виктора Попова ему было совершенно не жаль. Да и зачем жалеть бича и пьяницу, от которого не было фактически никакой пользы? Но перед Игнатьичем, как того звали чаще всего, он готов был изобразить и искреннюю скорбь, и вообще всё что угодно — лишь бы участковый не замечал день ото дня копившейся стопки заявлений по факту его, Лонкова, мелкого мошенничества, а если говорить по-простому, обвеса. И участковый не замечал — зато всегда имел возможность получить и дефицитные стройматериалы, и забористую бражку, которую ставила жена Олега Фёдоровича.

Несколько мгновений Ирюпин вглядывался в глаза своему гостю, принёсшему чёрные вести, которые походя нарушили так долго хранимые в посёлке им, участковым, закон и порядок; а потом со вздохом открыл ящик стола и, достав оттуда бумагу и ручку, положил их перед Лонковым.

— Пиши заявление! — скрестив руки на груди и откинувшись на спинку стула, произнёс он.

— А может, без заявления обойдёмся? — ощутимо напрягся Олег Фёдорович. Он прекрасно знал, что Игнатьевич сам не будет расследовать это преступление, а передаст его следователю из города, который в ходе расследования обязательно узнает обо всех махинациях Лонкова от его щедрых на «доброе» слово односельчан.

— Ты мне под дурачка не коси! — рявкнул вдруг Ирюпин. — Хочешь, чтоб твои денежки вернулись? Пиши заявление, говорю. А про твои грешки люди молчать будут. Или, думаешь, они такие же, как ты? — усмехнулся он под конец над Фёдоровичем.

— Ладно, напишу, — проворчал Лонков, в уме уже подсчитывая убытки, которые обязательно должны были случиться после того, как участковый передаст дело следакам.

Спустя несколько минут он отдал Ирюпину исписанный листок и вопрошающе заглянул тому в глаза:

— Так сойдёт?

— Нормально, — улыбнулся капитан, разглядывая каракули, которые, наверное, даже лучшие дешифровщики страны не смогли бы разобрать. — Ты, случаем, на врача не учился?

— Нет, — обескураженно протянул Фёдорович. — А что, похоже?

— Да как бы тебе это сказать-то… Просто пишешь ты как курица лапой. Ладно, не в этом суть. Пойдём, посмотрим место преступления.

— Ты сам, что ли, пойдёшь? — удивлённо уставился на участкового Лонков.

— Конечно! Иначе наши все следы там затопчут, если уже этого не сделали. Ты, надеюсь, магазин свой закрыть не забыл?

— А вот этого, честно говоря, я не помню — закрыл или нет, — засомневавшись, ответил Олег Фёдорович. — Но я думал, следователь из города дело будет вести и осмотр он сделает.

— Правильно думал. В город я обязан сообщить о таком, но вначале должен убедиться, что преступление действительно произошло, а не тебе всё привиделось.

— С какого мне такое могло привидеться? — возмутился Лонков.

— Да с похмела, к примеру, — усмехнулся Ирюпин: — Сознавайся, пил вчера?

— Перед сном рюмочку опрокинул — это ж разве пил? — недоумённо и в то же время обескуражено протянул Олег Фёдорович.

— Значит, возможно, мы имеем дело с состоянием лёгкого опьянения, — проговорил, старательно пряча усмешку, Ирюпин, встав из-за стола и, сцепив руки за спиной, прохаживаясь взад-вперёд по кабинету. — А значит, возможна белая горячка, симптомы которой всем известны — это галлюцинации, агрессия, потеря ориентации во времени и пространстве и контроля над собой, что мы как раз очень ярко наблюдаем в твоём случае, — остановившись, он внимательно посмотрел на вытянувшее от удивления лицо своего собеседника.

— Да какая белая горячка?! — возопил Олег Фёдорович, придя в себя. — Игнатьич, побойся бога! У меня там ограбление и труп посреди магазина лежит, а ты…

— Ладно тебе, уж пошутить нельзя! — сделав вид, что сконфузился, ответил ему Алексей Игнатьевич. — Пойдём уже, поглядим на твой труп.

— Сплюнь, — недовольно буркнул Фёдорович.

Взяв в руки фуражку, участковый на пару секунд застыл, о чём-то задумавшись, а потом бросил её обратно на стол. Лето в этом году стояло жаркое, он даже китель старался не носить, исключая редкие дождливые дни, и обходился белой форменной рубашкой с галстуком.

Выйдя на улицу из своего душного кабинета, размещавшегося в поселковом клубе, гордо носящем имя дома культуры, хотя ничем похожим на культуру, особенно по субботам, там и не пахло, Алексей Игнатьевич вдохнул полной грудью и по привычке сыпанул на завалинку у крыльца горсть семечек на радость весело защебетавшим при виде угощения воробьям.

— Ну что, пойдём? — спросил его Олег Фёдорович, заметно волнуясь.

— Пойдём. Кстати, а чего ты нервничаешь? Словно сам ограбил? — ответил ему Алексей Игнатьевич.

— Алексей Игнатьевич! — возмущённо приподнялся на носках Лонков. — Вот не первый год тебя знаю, а всё никак к твоим шуткам привыкнуть не могу, — высказался он, когда Ирюпин, хлопнув его по спине, раскатисто захохотал.

Отсмеявшись, Игнатьевич посмотрел на свой посёлок, в котором он родился и вырос и который теперь был его, участкового инспектора, подконтрольной территорией.

Некогда зелёный, он всё больше и больше утопал в каменных джунглях — уже строился четвёртый многоэтажный дом, а в скором будущем обещали начать стройку ещё нескольких, поставив в план под снос с десяток мелких деревянных домов, чьи жители там обитали, наверное, ещё с тех времён, когда о посёлке самом не было и речи. Посёлок был молод: как административную единицу — рабочий посёлок городского типа — его признали только в не таком уж далёком тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году, а первые поселенцы, зеки, которых сослали сюда по политическим статьям, здесь появились в двадцать девятом.

Путь до магазина Фёдоровича от клуба лежал через весь посёлок, и, идя знакомой дорогой, Игнатьевич размышлял вовсе не о предстоящем осмотре места совершённого преступления, а о судьбе земли, по которой шёл.

Так уж случилось, но работы в посёлке становилось всё меньше и ряды шахтёров из угольных шахт, которыми славилась эта земля, потихоньку редели. И народ понемногу, но начал спиваться от безделья. Отчего всё чаще и чаще вспыхивали бессмысленные драки на субботних дискотеках, что, единственные на все три района, у границ которых стоял посёлок, проходили под живую музыку. Всё больше появлялось на улицах хулиганов, люди становились злее, и фактически ничем уже не мог помочь им связанный законами и уставом участковый. А хотя хотелось иной раз встряхнуть за шкирку очередного пьяного идиота, бьющего свою жену или ребёнка просто из-за того, что ему вожжа под хвост попала. Но строгое правило «нет заявления — нет дела» мешало Игнатьевичу в исполнении такого хоть и маленького, но очень нужного для общества действия. Конечно, за пять лет, что он провёл здесь, будучи участковым, не случалось ничего такого, что могли назвать громким или ужасным преступлением — да, лилась порой кровь, но чаще всего никто не звал милицию в помощь, обходясь своими силами. И дело было даже не в какой-то особой нелюбви к тем, кто носил погоны и милицейскую фуражку, нет, просто посёлок был маленьким, все друг друга знали и вместо того, чтобы портить жизнь кому-нибудь уголовной статьёй, решали проблемы, выпивая с недругом мировую, тем более самогоноварение здесь было поставлено на поток, чему участковый, который сам был горазд выпить в компании друзей, хоть и косвенно, но потворствовал.

Так за нелёгкими раздумьями о судьбах мира в отношении маленького, но родного посёлка Игнатьич в сопровождении Лонкова дошёл до магазина хозяйственных товаров, чтобы осмотреть место преступления, совершённого накануне.